тряпки. Он почувствовал на ногах что-то холодное и твердое и не сразу понял, что это сапоги. Кто-то накинул ему на плечи плащ почтальона, нахлобучил на голову почтовую фуражку…

* * *

Грузовик стоял на шоссе. Трое солдат возле него уже не смеялись. Они наставили автоматы на людей вокруг загона. Карлик-офицер размахивал оружием. Пленных построили парами, и охранник, шедший на марше в конце колонны, начал считать. Пересчитал еще раз…

— Одного нет, — шепнул он ефрейтору. Они стали считать еще раз вместе. Ефрейтор не терял присутствия духа и отрапортовал согласно инструкции: все в порядке. Офицерик долго проверял бумаги: цифры не совпадали с наличием. Наконец он возвратил бумаги капралу.

Пленные стояли в загоне… Одна пара была неполной… А в углу загона лежал оставленный Яном мешочек с овсом. Когда офицерик заметил это, глаза его зажглись злорадством.

— Все в порядке? — спросил он капрала еще раз.

— Да.

— А это что? — указал офицерик на улику.

Ефрейтор начал усиленно соображать, но, прежде чем ему что-нибудь пришло в голову, от колонны отделился седой пленный в обгоревшей шинели, спотыкающейся походкой направился в угол загона и, подняв мешок, натянул на себя его веревочные лямки. Ефрейтор облегченно вздохнул.

— Na gut, — проговорил офицер. — Но не думайте, что вы так легко отделаетесь. Я подам рапорт…

Сорок девять измученных до предела мужчин стояли по стойке «смирно», а один крохотный человечек, заложив руки за спину и испытывая блаженное чувство колоссального превосходства, прогуливался перед ними, вглядываясь в их лица. И вдруг на его лице отразилась нескрываемая радость. Он прыгнул вперед и вытянул из шеренги седого пленного с мешком Яна за спиной. Свой же мешок, наполненный продуктами сельчан, седой тщетно пытался прикрыть полой обгоревшей шинели.

Представьте себе эти два мешка из грубой льняной ткани! Они лежали у ног седого человека в обгоревшей шинели. Один из автоматчиков переводил на плохой чешский язык слова офицера:

— Один русский бандит убежал. Если он через три минуты не вернется, этот другой бандит, который ему помогал, будет расстрелян.

Представьте себе часы на руке офицера. Секундная стрелка их не знала милосердия. Ян как будто видел, как она перепрыгивала с деления на деление. Он будто слышал тиканье механизма, приводившего ее в движение. Это тиканье, как удары кувалды, билось в его мозгу. И опять перед его глазами пронеслись картины прошлого. Вот он бежит через молодые посадки и высокий лес. И видит свою мать. «Мамочка!..»

— Одна минута, — металлическим голосом произнес распорядитель жизни и смерти.

«Ты что тут делаешь, сынок?»

«Я… мамочка…»

«Ты опять убежал из школы?..»

«Мамочка, не сердись, я… я должен…»

Мать протягивает к нему руку и гладит его по лицу жесткой, потрескавшейся ладонью. «Из школы нельзя бегать, мальчик… Вернись… И извинись перед паном директором…»

— Две минуты, — произнес карлик-офицерик и вынул из кобуры парабеллум.

— К черту! Ты должен выдержать! Выдержать!!! — шепнул ему брат. Но Ян не слышал. Мысленно он уже плелся со своим товарищем во главе колонны.

— Что бы ты… — проговорил он. — Что бы ты сделал… на моем месте?..

Казалось, он не дождется ответа, но седой все-таки открыл рот.

— Не так много осталось… что мы еще можем сделать… — проговорил он.

— Еще пятнадцать секунд, — произнес тот, который из-за своего маленького роста никогда не знал покоя, и приставил пистолет к седому затылку.

В этот момент Ян отпустил руку брата, скинул с плеч почтальонский плащ, снял с головы фуражку и, преодолев барьер, медленно пошел к центру загона. Подходя ближе к седому русскому, он смотрел ему прямо в глаза…

Перевод с чешского Ф. Петрова