когда я его оттолкну», — думает он. Он сбрасывает с себя халат и расстегивает ворот рубахи. «Кажется, всё?»

От сильного толчка стул падает навзничь и, покачавшись на выгнутых ножках, затихает, раньше затихает, чем прекращаются тяжкие, неровные движения наверху.

Конон Иванович и Янкелевич сидят в пивной.

— А все-таки хорошо всё это случилось! — восклицает Янкелевич. Человек он был старый, а в Моте молодость, значит, была. Тихо ему теперь, а ей весело.

— Ничего хорошего не вижу я в этом, — отвечает Конон Иванович. Он похудел и грустит сильнее обыкновенного. — Еще неизвестно, что в письме написано.

Янкелевич хватается за карман, где лежит у него Мотино письмо к Якову Федоровичу, полученное в день его похорон.

— А хотелось мне положить это письмо ему в ручки! — говорит Янкелевич.

— Всё равно не прочел бы, — вздыхает Конон Иванович, — а мы еще живые.

— Очень меня интересует, — говорит Янкелевич, — кто помог ей граммофон вывезти.

— Уж я про это ничего не знаю.

— Совсем ничего не знаете, Конон Иванович?

Пыхтит Конон Иванович в ответ, сердито и досадливо.

— А кто от клоуна записочки передавал? — говорит он злорадно.

— Письмо я передал, — спокойно отвечает Янкелевич, — и не скрываюсь. Я человек свободный, я человек живой. Я люблю, когда на свете что-нибудь затевается! Я, может быть, всю жизнь свою в духоте просидел, чтоб на эту передачу решиться. Вот что! Любовь — это не каждый день случается. Если я помог им, я горжусь! Не лукавьте передо мной, Конон Иванович! Скажите по правде, вам-то для чего было в это дело впутываться? Человек вы неповоротливый, тяжелый, и вдруг на воровство решились. Ведь вы граммофон уволокли? — Признавайтесь!

— Донесешь.

— Не знаете вы Янкелевича! Что такое Янкелевич? Художник, и больше ничего. Вы тащили — ваше дело, а мне только дивиться на вас. Только одного не пойму, как вы-то пошли на это?

— Дурья голова, оттого и не понимаешь.

Конон Иванович тяжело хмелел.

— Вытаскивай письмо-то! Давай читать.

Янкелевич неохотно вынул Мотино письмо, уже загрязнившееся в его кармане.

Конон Иванович выхватил его и разорвал конверт. Непослушной рукой вытащил и напялил очки. Принялся за чтение.

Письмо недлинное было и, прочитав раз, он снова перечитывал его, как будто не понимая смысла.

Янкелевич, перегнувшись через стол, смотрел ему в лицо.

— Что с вашими глазами, Конон Иванович? — спросил он вдруг.

— Лошадей! — закричал Конон Иванович. Он вскочил и махал бумажкой: Лошадей! Она пишет: прости и приезжай. Она пишет: если не дождусь завтра к вечеру, порешу с собой. Янкелевич, скорей считайте, когда это «завтра вечером»!

Конон Иванович грузно упал на стул.

Янкелевич, дрожа и дергаясь, разглядывал конверт.

Хозяин пивной, глядевший на них, подошел и перенял конверт.

— Завтра вечером — это значит вчера вечером, — рассудительно сказал он: — Прикажете еще пива или рассчитаетесь?

— Еще, еще! — застонал Конон Иванович, встряхивая головой, как облитый.

— Вчера вечером! — прошептал Янкелевич. — Как хорошо! Она умерла артисткой.

И он сидел, блаженно закатив глаза, пока не подали пива.

1914