ней, будто впервые увидел, — пристально, заинтересованно. — Ну-ка, ну-ка, сними очки.

Юлька сняла и полыхнула на него застенчивой близорукой Синевой. До этой минуты лишь она знала, какой может быть хорошенькой. Иногда. И не для всех для одного.

Илья помолчал, ошарашенный, пробормотал:

— Промахнулся я с тобой, Литвинова, перессоришь ты мне отряд.

В этот вечер они долго пели у костра, причем, словно сговорившись, исключительно про любовь. Юлька чувствовала плечо Ильи и даже думать забыла про усталость, про сон, про завтрашний калорийный завтрак. А потом танцевали, и ей как «нашим милым дамам» туго пришлось, потому что никого нельзя было обидеть отказом.

Лишь на минутку очутились они с Ильёй вдвоем под покровом близко подступившего к табору ельника, откуда костер смотрелся тлеющим красным угольком. Илья бережно обнял ее за плечи.

Это было второе их свидание. И вдруг Илья обнял ее и прошептал:

— Юлька… Вот погоди, закончим Трассу…

— Ты с ума сошел! Это же шесть лет! — несмело возразила она.

— Не могу дезертировать с Трассы, — трезво разъяснил Илья. — Даже вот так… в семейную жизнь. Честно. Построим, тогда уж…

— Ты с ума сошел, — пискнула она, чувствуя, что ее возносит за облака. Вот построим мост, тогда…

— Еще шесть дней, — подсчитал он. — Целая неделя! Нет, это немыслимо, Юлька!

Она сняла очки и припала к его белой рубашке.

— Я твоя навсегда, на веки вечные, бессрочно, пожизненно, до той самой доски… Но там Валька, ему будет плохо…

— Валька? При чем тут Валька?

— Ему будет плохо, — только и сумела она повторить.

— А если я поставлю условие: или — или?

— Илюшенька, ну какие могут быть условия? — жалко рассмеялась Юлька. Или будь счастлива, или оставайся человеком, так, что ли?

Они вернулись к костру. Над их головами уже погромыхивал гром, пристреливаясь, посверкивали молнии вдали. Не символические, вполне реальные.

Под этим добродушным отдаленным рокотанием еще долго сидели у догорающего костра, мечтали о будущем. И Валька накинул ей куртку на плечи, а Илья устроился напротив, рассеянный и словно озабоченный.

— Это же, если разобраться, не просто мост, — сказал Пирожков, — кусочек Трассы. Мост в будущее.

— Будущее, как известно, начинается сегодня, — напомнил Арканя. — Чего ты ждешь от будущего, Кулибин?

— Чтобы труд абсолютно для всех стал радостью. Чтобы стяжательство стало общественным позором, чумой, проказой. И когда это сбудется, хочу видеть людей добрыми.

— Добрыми?! И бандитов тоже? Ага, их уже не будет? Но все равно очень интересная мысль. А ты, Юлька, что скажешь?

— Пусть бы о человеке никогда не судили по внешности!

— А я… я… — вдруг выкрикнул Валька Сыч. — Я бы о человеке по душе судил! Официальные звания ввел бы: серебряная душа, стальная душа… бумажная душонка. А для самых… самых душевных, — и он открыто глянул на Юльку, — установил бы высшее звание — Золотая душа.

Упали первые капли дождя, и ребята начали расходиться. В этот момент и увидела Юлька, как Сыч вырезает что-то на прутике.

— Что это ты режешь, Валька?

* * *

Это была ночь с шестого на седьмой день творения моста через Ою. Громыхавшая в отдалении гроза принесла ливень. Вода рушилась из поврежденной небесной тверди не дождем — лавиной. Во всю ширь долины, от леса до леса, катил мутный пузырящийся, напряженно гудящий поток. Только где-то далеко, на середине этой полноводной реки, бессмысленно торчали четыре покосившиеся игрушечные коробки: три в кучке и одна поодаль. Не связанные, еще не полностью загруженные балластом русловые опоры снесло внезапно обрушившимся паводком. Ближнюю, пирожковскую, своротило метра на три, а стоявшую на самой русловине под крутым берегом, сычевскую, уволокло аж на десяток метров.

Вот когда вспомнился Илье тот самонадеянный разговор с Деевым. И наверняка вспомнилось, что не плюнул.

Ломалось все — не только график отряда, график СМП, график автопоезда и, стало быть, график Трассы. Еще бы, вместо начала августа взять Перевал в конце ноября! Предупреждал же Деев: «Вся Трасса в тебя упрется!» Теперь, даже если день и ночь рубить русловые опоры, ни за что в срок не уложиться. Первое августа, первое августа, первое августа…

С полчаса Илья сидел в углу вагончика убитый, хрустел пальцами и кусал губы. Знать хотя бы гидрологию этой треклятой Ои: на убыль пойдет или еще прибавит, оставит в покое быки или вовсе унесет. Но ни площади бассейна реки, ни паводкового горизонта, ни расхода воды никто с сотворения мира не мерил и не считал. Глядя в оконце на проносящуюся мимо стихию, Усатик вздохнул:

— Оя-ёй!

Илья встрепенулся, поднял голову, расправил плечи, точно сбрасывая последние путы оцепенения, и сказал твердо:

— Спать! Спать с утра до вечера с перерывом на обед. В запас. Набираться сил. Не исключено, придется и ночи прихватывать.

В полдень дождь прекратился, тучи разогнало, с новой силой припустило солнце.

К вечеру вода заметно пошла на спад.

Утром уже можно было продолжать работу, но не на русле — на берегу: готовить прогоны, связи, стояки, настил. Но дело не ладилось. Да и у кого поднимется рука тесать поперечины, коли нет русловых опор? Не с конька начинают ставить дом, с фундамента… До обеда о быках никто и речи не заводил — одно расстройство. В обед наскоро сколотили плотик из десяти бревешек и на тросе спустили к нижней снесенной опоре. Илья и Валька Сыч осмотрели ее, ощупали, обмерили шестом дно вокруг, но, судя по всему, ни словом не обмолвились ни там, на быке, ни по пути к вагончикам. Только за чаем Валентин сказал:

— Твою-то, Пирожков, выправим, поставим на место. А вот мою…

Все с надеждой посмотрели на Илью, потому что не в этом быке было дело, этот-то можно подвинуть, поправить, а в том, сычевском. И если уж сам Кулибин ничего не придумает…

* * *

Они поднялись и ушли. Юлька глянула на часы. Было четырнадцать десять двадцать седьмого июля. С этого мгновения время потеряло смысл…

Она побоялась сходить посмотреть, что они будут делать «с этим чертовым быком», чтобы опять не рассердить Илью. Но издали, с горки, все же глянула. Два бульдозера, надрываясь, тянули сдвоенной тягой с берега и только искры высекали траками из камней. Третий отчаянно загребал по воде что твой пароход. Парни, стоя по грудь в реке, поддевали быка здоровенными слегами. А с кабины бульдозера, отчаянно размахивая руками, дирижировал Илья. Но в тот момент, когда бык стронулся с места, у них лопнул трос, и Юлька закрыла лицо ладонями и вовсе убежала, чтобы не сглазить.

Она трижды подогревала ужин, однако так и не дождалась своих