любопытствовавших, какой после Августа будет военная
служба, он исподволь разжигал в ночных разговорах или, когда день склонялся к
закату, собирая вокруг себя, после того как все благоразумные расходились,
неустойчивых и недовольных.
17. Наконец, когда они были уже подготовлены и у него
явились сообщники, подстрекавшие воинов к мятежу, он принялся спрашивать их,
словно выступая перед народным собранием, почему они с рабской покорностью
повинуются немногим центурионам и трибунам, которых и того меньше. Когда же они
осмелятся потребовать для себя облегчения, если не сделают этого
безотлагательно, добиваясь своего просьбами или оружием от нового и еще не
вставшего на ноги принцепса? Довольно они столь долгие годы потворствовали
своей нерешительностью тому, чтобы их, уже совсем одряхлевших, и притом очень
многих с изувеченным ранами телом, заставляли служить по тридцати, а то и по
сорока лет. Но и уволенные в отставку не освобождаются от несения службы:
перечисленные в разряд вексиллариев[60],
они под другим названием претерпевают те же лишения и невзгоды. А если кто,
несмотря на столько превратностей, все-таки выживет, его гонят к тому же чуть
ли не на край света, где под видом земельных угодий он получает болотистую
трясину или бесплодные камни в горах Да и сама военная служба — тяжелая, ничего
не дающая: душа и тело оцениваются десятью ассами в день: на них же приходится
покупать оружие, одежду, палатки, ими же откупаться от свирепости центурионов,
ими же покупать у них освобождение от работ. И, право же, побои и раны, суровые
зимы, изнуряющее трудами лето, беспощадная война и не приносящий им никаких
выгод мир — вот их вечный удел. Единственное, что может улучшить их положение,
— это служба на определенных условиях, а именно: чтобы им платили по денарию[61] в день, чтобы после
шестнадцатилетнего пребывания в войске их увольняли, чтобы, сверх этого, не
удерживали в качестве вексиллариев и чтобы вознаграждение отслужившим свой срок
выдавалось тут же на месте и только наличными[62]. Или воины преторианских когорт, которые получают по
два денария в день и по истечении шестнадцати лет расходятся по домам,
подвергаются большим опасностям? Он не хочет выражать пренебрежение к тем, кто
охраняет столицу; но ведь сами они, пребывая среди диких племен, видят врагов
тут же за порогом палаток.
18. Толпа шумела в ответ; отовсюду слышались
возбужденные возгласы: одни, разражаясь проклятиями, показывали рубцы,
оставленные на их теле плетьми, другие — свои седины; большинство —
превратившуюся в лохмотья одежду и едва прикрытое тело. Под конец они до того
распалились, что надумали свести три легиона в один; отказавшись от этого из-за
соперничества — ведь каждый хотел, чтобы его легиону было отдано предпочтение,
— они обратились к другому: и трех орлов и значки когорт[63] составили вместе; кроме того, чтобы их местонахождение
было заметнее, они тут же рядом, нанеся дерну, начали выкладывать из него
трибунал[64]. За этим делом их застал
Блез; он принялся упрекать их и уговаривать каждого по отдельности, восклицая:
«Уж лучше омочите руки в моей крови: убить легата — меньшее преступление, чем
изменить императору; или целый и невредимый я удержу легионы верными долгу,
или, погибнув, подтолкну вас моей смертью к раскаянью!».
19. Тем не менее они продолжали выкладывать дерн,
который поднялся уже высотою по грудь, но тут наконец победила настойчивость
Блеза, и они оставили начатое дело. Блез с большим красноречием говорил о том,
что пожелания воинов нельзя доводить до Цезаря, прибегая к мятежу и
бесчинствам, что ни их предки у своих полководцев, ни они сами у божественного
Августа никогда не просили о таких новшествах и что совсем не ко времени
обременять заботами принцепса в самом начале его правления. Если, однако, они
все же хотят попытаться предъявить в мирное время требования, которых не
предъявляли даже победители в гражданских войнах, то к чему нарушать привычное
повиновение, прибегать к силе наперекор установленной дисциплине? Пусть лучше
назначат уполномоченных и в его присутствии дадут им наказ. Собравшиеся
закричали, что избирают уполномоченным сына Блеза, трибуна; пусть он добивается
ограничения срока службы шестнадцатью годами; прочие требования они назовут
после удовлетворения этого. Молодой человек отправился в путь, и наступило
некоторое успокоение; но воины стали заносчивее, так как всякому было ясно,
что, отправив сына легата ходатаем за общее дело, они угрозами и насилием
добились того, чего не добились бы смиренными просьбами.
20. Между тем манипулы, еще до того, как разразился
мятеж, отправленные в Навпорт для починки дорог и мостов и ради других
надобностей, узнав о беспорядках в лагере, повернули назад и разграбили ближние
деревни и самый Навпорт, имевший положение муниципия[65]; на центурионов, старавшихся удержать их от этого, они
сначала обрушили насмешки и оскорбления, а под конец и побои, причем их
озлобление в особенности излилось на префекта лагеря[66] Авфидиена Руфа, которого они стащили с повозки и,
нагрузив поклажею, погнали перед собой, издевательски спрашивая, нравится ли
ему столь непомерный груз и столь длинный путь. Дело в том, что Руф, сначала
рядовой воин, затем центурион и, наконец, префект лагеря, насаждал старинную
суровую дисциплину и, состарившись среди трудов и лишений, был тем беспощаднее,
что сам в свое время все это испытал на себе.
21. С их прибытием мятеж возобновляется с новою силой,
и, разбредясь в разные стороны, бунтовщики принимаются грабить окрестности.
Некоторых из них, главным образом тех, кто был схвачен с добычею, Блез, чтобы
устрашить остальных, приказал высечь плетьми и бросить в темницу; центурионы и
наиболее надежные воины тогда еще оказывали легату повиновение. Арестованные,
сопротивляясь, стали обнимать колени окружающих и призывать на помощь то
поименно своих товарищей, то центурию, в какой они состояли, то когорту, то
легион и кричали, что то же самое угрожает и всем остальным. Вместе с тем они
осыпают бранью легата, взывают к небу и богам, не упускают ничего, что могло бы
возбудить ненависть, сострадание, страх и гнев. Отовсюду сбегаются воины и,
взломав темницу, освобождают их от оков и укрывают дезертиров и осужденных за
уголовные преступления.
22. После этого мятеж разгорается еще сильнее,
умножается число его вожаков. Некий Вибулен, рядовой воин, поднявшись перед
трибуналом Блеза на плечи окружающих, обратился к возбужденной и напряженно
ожидавшей его слов толпе: «Вот вы вернули этим несчастным и неповинным людям
свет и дыхание; но кто вернет жизнь моему брату, а мне — брата?