Нелсон Олгрен Бутылка молока для матери

Спустя два месяца после того, как члены клуба «Воины» обрили себе головы, у Била Бивена по прозвищу Левша произошел конфликт с полицией на Расин-стрит. Полицейские и репортер местной газеты стояли у стола начальника полицейского округа, когда сержант Адамович втолкнул Левшу в кабинет, придерживая его двумя пальцами за широкий ремень. Бивен был крепкий, мускулистый парень, его плечи, распиравшие тесную заношенную голубую безрукавку, так и ходили ходуном. Голова блестела после недавнего мытья, и точно так же лоснился почти скрытый между скулами небольшой нос с перебитой переносицей.

За столом сидел Козак, полицейский с одиннадцатилетним стажем. Его брат работал советником в муниципалитете. Репортер заложил сигарету за ухо, подобно карандашу.

— Мы заметили, как он преследовал пьяного на Чикаго-авеню… — начал докладывать сержант Комиски. Капитан Козак остановил его:

— Пусть этот подонок сам расскажет, как он обирает пьянчужек.

— Я не обираю пьянчужек.

— Тогда почему же ты здесь оказался?

Бивен скрестил на груди голые руки.

— Ответь мне. Если тебя привели не из-за пьянчужки, то значит за грабеж — ты, кажется из тех, кто отбирает выручку у девок на Чикаго-авеню?

— Ничего подобного.

— Толкуй, толкуй. А за что тебя взяли в прошлый раз? Я же тебя уже здесь видел…

— Я никогда здесь не был раньше.

Ни сержант Милано, ни Комиски, ни старый Адамович не шевельнулись, но Левше показалось, что полицейские обступили его еще теснее. Краешком глаза он увидел, как репортер расстегнул верхнюю пуговицу своего поношенного енотового пальто, словно в кабинете вдруг стало жарко.

— Тогда скажи сначала, как тебя занесло на Чикаго-авеню, если ты живешь в верхнем районе? Ну, орудовал бы в своем округе. Неужели тебе там мало места?

— Я шел в Нижний Чикаго… Говорил же: взять для матери бутылку молока. А тут полицейские набросились на меня. Я даже не заметил, как они подкатили… Теперь вот объясняй, за что меня сцапали. За молоком шел для матери!

— Ясно, сынок, ты хочешь, чтобы мы тебя зарегистрировали как задержанного случайно, так, что ли?

— Да, сэр.

— А как же быть с этим?

Козак кинул на книгу регистрации приводов нож с выскакивающим пятидюймовым лезвием. Левша еле сдержался, чтобы не схватить его. Ведь это был его собственный, обоюдоострый, с двумя лезвиями, пружинный, подлинно филиппинский, ручной работы, чудо-нож!

— Твой или нет?

— Никогда не видел раньше, капитан.

Козак вытянул из-за пояса полицейскую дубинку, положил нож кончиком на книгу и одним ударом перебил лезвие в двух дюймах от рукоятки. Бивен поморщился, словно удар пришелся по нему самому. Козак бросил обломок лезвия в корзинку для мусора, а нож убрал в ящик стола.

— Знаешь, зачем я сделал это, сынок? Затем, что противозаконно носить ножи длиннее трех дюймов. Ну а теперь давай, Левша, рассказывай. И лучше по-хорошему.

Парень испытал тайное удовлетворение. Выходит, Козак знает, что он был лучшим игроком-левшой в команде «Воины»: может, капитан даже был на матче с «Нотгольскими чародеями» в воскресенье, когда он, закончив свою игру, вышел вторично вместо Финта-Кодадекса. Да только за одно это его стоило назвать Железным Бивеном, или Билом-метеором.

— Все, что ты теперь скажешь, может быть использовано против тебя, — предостерег его Козак. — Ты можешь молчать, если хочешь. — Он произнес это, тщательно выговаривая каждый слог. Потом добавил отсутствующе, словно обращался к кому-то невидимому: — Мы тогда просто будем держать тебя под следствием, пока не заговоришь.

И его губы сомкнулись. Бивен почувствовал, как сразу пересохло в горле и свело живот.

— Мы видели, как этот чудак с вывернутым наизнанку воротником получал по чеку в парикмахерском салоне Константина Стахулы на Дивижн. Ну, я и пошел за ним. И все. Для разнообразия, от нечего делать. Вы можете сказать: что за глупость пришла мне в голову. Но я ведь всего лишь местный молодой боксер, капитан.

Левша остановился, как будто рассказ его подошел к концу. Козак глянул через плечо парня на полицейских, и Левша снова торопливо заговорил:

— Этот чудак изредка доставал из кармана шкалик виски, остановится, опрокинет в себя, а шкалик — о мостовую. Один не разбился, я его поднял, так в нем не осталось ни капельки — даже донышко сухое! И вы знаете — у него были полные карманы таких бутылочек. Почему не купить нормальную бутылку вместо пяти шкаликов? Не понимаю. У перекрестка Уолтон и Нобл-стрит он, смотрю, сворачивает в подъезд. А это же тот подъезд, где живет начальник нашего участка, — мы с ним давние друзья! — Тут Бивен сделал выразительную паузу, скрестил пальцы на левой руке и невинно спросил: — Он, кстати, не заходил замолвить за меня словечко, капитан?

— В котором часу все это было, Левша?

— Ну, фонари уже светились… На Нобл-стрит ни души, а что делалось на Уолтон, я не видел, потому что начал падать снежок и из-за таверны Рамиреса улицы все равно не было видно. Тот чудак был совсем темный — по-английски еле-еле. Но сразу в крик: как выпью, мол, каждый раз одно и то же — то зарплату отбирают, то последние три чека в этом самом подъезде потеряю, а семья не верит…

Левша запнулся, сообразив, что болтает лишнее. Он разнял руки, сунул их в карманы обшарпанных штанов с подвернутыми штанинами, вытащил из левого кармана выцветшую шапочку и сжал ее в руке.

— Предыдущие случаи — не моя работа, капитан, — предупредил он вопрос Козака.

— А чья?

Молчание.

— Чем промышляет теперь Бенкс, а, Левша?

— Да так… чем придется.

— А Кошачья Лапа?

— Катается с девками на роликах. Каток около Ривервью. Работает круглый год.

— А Косоглазый что поделывает?

Молчание.

— Ты знаешь, о ком я спрашиваю.

— Чинарик?

— Ты знаешь, кого я имею в виду. Не крути.

— Говорят, дерется потихоньку.

— Кодадекса давно видел?

— Да, порядочно. Неделю, две, а то и месяц назад.

— Ну а он что?

— А?

— Что делал Кодадекс, когда ты его последний раз видел?

— Финт? Он вроде свихнулся…

— Случайно, не из-за пьяниц в подъездах?

В комнате вдруг отчетливо затикали чьи-то часы.

— Свихнуться — не значит грабить.

— Ты хочешь сказать, что Финт не грабитель в отличие от тебя.

Парень спрятал глаза за белесыми ресницами.

— Ну хорошо, ври дальше, только быстрее.

Голова Козака втянулась в плечи, лицо его, узкое в висках и расширяющееся к подбородку, напоминало утюг. Между подбородком и