собой увезли.

ХИТРОСТЬ ШЕРЕМЕТЕВА

Едва рассвело, бросились враги на табор. Лучше в бою погибнуть, чем замёрзнуть. У непривычных к зиме крымцев десять воинов за ночь закоченело до смерти.

Неистово наступали татары.

И вдруг из табора ударили пушки.

Удивился гетман Хмельницкий:

— Откуда?! Мы пушки в Белой Церкви оставили!

А воевода Шереметев улыбается:

— Большие оставили, а те, что поменьше, мы в санях под сеном везли. С пушками на душе легче.

— А ты — хитрец! — улыбнулся суровый Хмельницкий. — С таким в товарищах воевать надёжно. Может, в пушках твоих наше единственное спасение!

Весь день шёл бой. Теряли воинов наступающие, но и осаждённые тоже несли большие потери.

Вечером Хмельницкому доложили: дрова у кашеваров на исходе. Завтра кулеша будет не на чем сварить.

Собрали казаки раду — общий казачий совет. Русские воеводы и часть стрельцов тоже пришли…

— Помощи нам ждать не от кого, — сказал гетман тяжкую правду. — Гонцов, каких мы вчера послали, враги изловили. Вон их головы на пиках перед табором. Стоять нам здесь невозможно. От мороза все перемрём. Выход один — пробиваться назад к Белой Церкви.

— Верно! — сказали казаки, но воевода Шереметев возразил:

— Идти обозом невозможно. У врагов наших сильная конница, нас вырубят. Мы сильны пушками, а пушки на ходу будут нам не защита, а только обуза.

— Таборы не только нам, но и дедушкам нашим верно служили, — сказал гетман. — В таборе казак вдвое сильней.

— У русских в обычае такой войны нет, — всё ещё сомневался Шереметев. — Как это табором идти?

— А очень просто, — объяснил Хмельницкий. — Поставим сани в два-три ряда с обеих сторон. Войско между саней и пойдёт.

— Но такую оборону легко прорвать!

— Прорывают, — вздохнул гетман, — Но дальше оставаться в поле нельзя. Уже многие обморозились. И надежды — никакой. А когда пойдём к дому, не только люди — лошади станут веселей.

Кто-то из казаков крикнул:

— Эй! Не робей! Бог не выдаст — свинья не съест!

ТАБОР

Глубокой ночью казачий табор ожил, выстроился, двинулся в путь.

Впереди грянул залп пищалей, захлопали одиночные выстрелы, зазвенел металл о металл — голова табора пробивала и пробила кольцо окружения.

Враги не думали, что Хмельницкий осмелится идти напролом по голой степи. Дрожащее в продуваемых, промороженных шатрах войско было поднято и брошено в ночной бой.

Табор двигался медленно. Он ведь раздался вширь, сани тащились по целине. Оглобли задраны кверху. Лошади не спереди, как всегда, а внутри табора.

Василий с Васильком, со стрельцом дядькой Харитоном, с бывалым запорожцем Гмырей ехали в санях, прикрывавших табор с тыла. Сани здесь поставлены были в восемь рядов, по три в ряду. Их накрепко связали между собой. Десять стрельцов и десять казаков сидело в санях.

Бой шёл впереди. Там и полыхало, как в грозу, и гремело. Побитый враг чёрными тенями откатывался в ночь, и было в его повадках — волчье.

Калёный морозом снег визжал под полозьями так жалобно, словно маленькой собачке на хвост наехали. Звёзды стали большими. Может, от страха за людей.

Из степи надвигалось морозное облако, от табора клубами валил кудрявый вонючий пороховой дым.

Лёжа на тюфяке, набитом соломой и чем придётся, Василий всё поглаживал рукавицей свою пищаль.

Невмочь было терпеть эти волчьи тени, эту неизвестность. Что там впереди, где идёт бой? Отчего же на них-то не нападают? Ударить в тыл всего заманчивее.

В соседних санях дядька Харитон, как Василий свою пищаль, охорашивал пушку. Она была невелика: в сажень длиною.

Василько спал. Спал! Тут вот-вот всё грянет, разлетится вдребезги, а он — спал.

«Какой спокойный человек!» — удивлялся Василий, а сам вглядывался во тьму и ничего не мог разглядеть.

Он, видно, и сам задремал.

Вдруг раздался хриплый окрик запорожца Гмыри.

— Бачите, хлопци?

Василий увидел, как напряглись, затаились вокруг казаки и стрельцы. Сон будто рукой сняло.

— Голову береги! — крикнул Гмыря.

Василий послушно спрятался за тюфяк и тотчас услышал свист, — татары пустили стрелы.

Стрелы летели вдвое дальше, чем пули, и казаки ответили не сразу.

Нет предела человеческой храбрости! Казаки и стрельцы стреляли в упор, но враги не отступали. Самые отчаянные прыгали с коней в сани, стреляя из пистолетов, пытаясь достать защищавшихся саблей или пикой.

Все казаки и стрельцы уже бились врукопашную, а врагов всё прибывало. Было их так густо, словно пчелиный рой напал.

Один дядька Харитон, угнув голову, чтоб не задело дурной пулей, заряжал свою пушку.

И вот она грохнула наконец, обрызгав огнём жалящий насмерть рой. Унесло чёрных пчёл от саней. Тут и свежие силы подоспели.

Шатаясь от усталости, ушли в глубь табора оставшиеся в живых казаки и стрельцы.

— Живы? — спросил Василько, окидывая взглядом Василия, дядьку Харитона и запорожца Гмырю.

Ответить ему и то силы не было.

Светало.

Небо над степью было серое, и серо было на душе.

— Поспать бы! — сказал Василько.

А Василий уже спал. Шёл, прислоня голову к лошади, и спал.

ПОДАРИЛ КАЗАК ЖИЗНЬ

— Наш черёд, Вася! — дядька Харитон тронул Василия за плечо, и тот сразу проснулся.

Солнце над землёй стояло багровое. Словно его держали дюжие молодцы, а оно всё-таки вырвалось и очень теперь сердитое.

Василий так крепко вздремнул, что и пальбы не слышал. А пробудился, и в ушах зазвенело.

Сердобольно поглядел на лошадь. Она, словно воз сена везла, шагала ровно, мотая от тяжести головой. А снег под её ногами был рыжий от крови.

— Мы-то ладно! — сказал Василий дядьке Харитону. — Лошадей жалко. Они-то чего страдают?

— Васыль! Скорей! — крикнул Василько, и они поспешили на своё место в бою.

Сани и тюфяки почернели от крови. Саней уже было не восемь в ряд. Словно щука зубастой пастью хапнула и вырвала добрый кус.

В первом ряду саней осталось только пять, во втором трое, в третьем мотались из стороны в сторону — последние…

Василий заряжал пищаль, когда откуда-то сбоку, словно железный ветер, налетела на них «крылатая» конница. Увидал перед собой коня и копьё! Как увернулся — сам не понял. И тупым концом копья сразил «крылатого».

Уж