Хорошо, если так. А если он просто дремлет? Но время не ждет. Легонько подталкиваю Леву: «Пошел!» За ним ужом ползу между танками, рискуя ежеминутно нарваться на часового.

Только далеко за лесокомбинатом, где начинался пустырь, мы осмелились перевести дух. Огляделись, прислушались и, еще не веря в свободу, пошли, постепенно ускоряя шаг. Потом побежали… Скорее, скорее, как можно дальше отсюда!.. Когда отмахали, наверное, километров пятнадцать, только тогда поверили: на этот раз действительно повезло.

На третий день дорога привела нас к хате лесника. Но этого я уже не помнил: из открывшихся ран на ногах стали выходить осколки. Я потерял сознание. Позже я узнал, как Лева, вытащив из ран куски окровавленного железа, перевязал мне ноги, разорвав на бинты свою сорочку. О том, что тащил меня на себе несколько километров, совершенно обессилевший, с обмороженными руками, умолчал. Об этом рассказала жена лесника, немолодая женщина.

Вот тебе и Лева! А я-то считал его маменькиным сынком…

Почти полмесяца лесник скрывал нас, лечил.

— Утиное сало — самое верное дело против заражения, — говорил он. — Надо его перетопить да потолще слоем намазать на рану. Как рукой снимет. — И он забивал уток на лекарство и бульон.

Жену, больную чахоткой, лесник лечил барсучьим салом:

— Если б не это, — говаривал он, — моя Дашенька давно бы богу душу отдала. А она, вишь ты, каким молодцом у меня!

Даша слабо улыбалась. Она-то знала, что дни ее сочтены. Мы не находили слов, чтобы отблагодарить за приют. Лесник мог пострадать из-за нас, совершенно чужих ему людей.

— Полноте, — отмахивался тот. — Мы же свои, русские.

Настал день, когда мы с Левой сердечно простились с лесником и его Дашенькой. Наш путь лежал в Украинское Полесье, на запад. Там могли быть партизаны.

— Люди укажут. Когда человек чист мыслями, ноги сами отыщут дорогу к цели. Найдете, что ищете. — Лесник протянул Леве свои карманные часы — два года назад получил в награду за хорошую работу. Мы знали, как гордился он и дорожил этим подарком.

— Ни за что не возьму, — наотрез отказался Лева. — Это же памятный подарок.

— Бери, бери, парень. Мне они ни к чему. А вам могут пригодиться. Мало ли что в дальней дороге случится. Народ разный… — Он не договорил, но мы хорошо поняли его.

Лева принял часы и спрятал их.

— А это тебе. В лесу после боя подобрал. — На мою раскрытую ладонь бережно, опустил маленький офицерский «вальтер».

На нашем многотрудном пути встретилось немало вот таких бескорыстных, бесхитростных людей. Они готовы были поделиться крошкой хлеба, последней рубашкой. Встречались люди и злые, темные. Но таких было мало.

ПОДПОЛЬЩИКИ

С каждым днем мы приближались к стыку Брянщины с Украиной и Белоруссией. Говор людской здесь был своеобразен, не совсем нам понятный. Скамью, например, называли ослоном, теплую воду — окропом, а картофель — бульбой.

Чудом вырвавшись из лап эсэсовцев, мы с Левой стали осторожнее. В крупные села, если их нельзя было обойти, заходили только ночью, да и то задворками.

В Назаровку мы тоже прокрались поздней ночью. Сразу и не поняли, что это такое: большое село или рабочий поселок. Мы не знали, что здесь придется застрять надолго.

Примечателен поселок был тем, что в нем находился большой спиртзавод. Окна его корпусов полыхали электрическим светом — завод работал, как и прежде.

Кадровых рабочих на заводе почти не осталось — ушли на войну. Использовали пленных красноармейцев. Их набралось человек пятьдесят. Жили они в бараке при заводе под охраной немца и полицаев.

Об этом мы узнали от хозяйки избушки, где остановились на денек отдохнуть и залатать ветхую одежонку. Но под вечер у меня начался озноб, поднялась температура. Вдобавок ко всему сказалась и контузия, полученная в первые дни войны в Литве: словно кто-то беспрерывно колотил обухом по голове.

— Пришла беда — отворяй ворота! — огорчился Лева.

Он долго еще говорил что-то, но смысл его слов не доходил до меня. Вместе с хозяйкой он готовил мне компрессы, поил отваром какой-то травы.

— Придется идти на завод, проситься на работу, — решил Лева. — Хоть кусок хлеба для больного приносить буду… А вечером попробую разыскать фельдшера…

Лева без труда устроился к механику Пёскину подсобным рабочим.

— Туго приходится немцам в Подмосковье, — сказал он однажды. — Стоят небывалые морозы. Назаровский спирт их здорово выручает. Пьют фрицы и благодарят тех, кто гонит для них ректификат…

Отогревшись на широкой печке, Лева торопливо натягивал на худые, почти детские плечи ветхую одежонку и бежал на поиски медика.

После долгих неудач ему все-таки посчастливилось разыскать фельдшера. Фамилии его никто не знал, имени тоже. Те, кто имел с ним дело, величали его доктором. Обосновался он в поселке, километрах в четырех от Назаровки, принимал пациентов у себя на дому, но охотнее сам ходил по селам. Леве повезло, и однажды вечером он притащил его на нашу квартиру.

Доктор долго сидел возле меня, что-то ворчал себе под нос, вздыхал.

— Да-с, молодые люди, дела ваши не из блестящих. Тут надо подумать… По-ду-мать!..

За труды Лева предложил карманные часы — подарок лесника.

— Со своих мзды не беру! — с негодованием отверг доктор подношение и ушел, не позволив проводить себя. А на следующий вечер принес сумку с продуктами…

— Больному, — коротко бросил он. — Прогреваться, натираться и питаться.

Мы поняли, что никаких лекарств у добряка нет. Перевязал он меня тряпицами, нарезанными, по-видимому, из простыни. Вместо натирания оставил флакон спирта.

Доктор стал бывать у нас довольно часто, и скоро мы по-настоящему привязались к нему. Коротконогому, розовенькому, ему можно было дать и сорок лет, и шестьдесят. В минуты душевного подъема он как-то очень уж простодушно улыбался. Но такое случалось редко. Чаще доктор бывал мрачным. Ни к кому определенно не обращаясь, мог озадачить вопросом, вроде: «Короста у людей появилась, мыла нет. А с кого спрос?» Или скажет, как выстрелит: «Опять пленного красноармейца полицаи избили на заводе. Многотерпивы-ы…» И долго с укоризной качал коротко остриженной головой.

Несмотря на заботы лекаря, хвороба меня не отпускала. Лежать на печке надоело. Книжку бы хоть какую ни есть, да разве теперь сыщешь ее, книжку? Фашисты уничтожили библиотеку и ничего, кроме библии, читать людям не разрешали. Хорошо, хоть Лева и доктор делились новостями, рассказывали о том, что делается в Назаровке и ее окрестностях.

— Кто-то опять двух полицаев кокнул на дороге, — вскользь бросал доктор. — Пьяны были… Может, сами передрались.