не поняла бы, отчего я изменил нашей специальности и поехал в Рим на спортивные соревнования. Мне и самому стало стыдно. А по дороге я придумывал, что скажу Краткому.

Но наш чемпион не тренировался. Он решил завтра не выступать. Разумеется, из-за меня. Потому что я не обеспечил ему подготовку. Он перебросил через плечо полотенце и ушел. Никто из команды не стал со мной разговаривать. Будет скандал. В Риме его ждали, думали, что он в хорошей форме, а в Праге ему, конечно, удастся отговориться и продолжать свою политику: кто докажет, что он уже не годится для соревнований?

Я сидел в своей комнате и успокаивал себя красным вином, тем самым дешевым, которое вместо пробки закупоривают каплей масла, чтобы не прокисло. На столе лежали вестники по обеим моим специальностям, виновники всего — «Спортивная медицина» и «Джорнал оф энцефалографи». Я выглядел, как пресловутый буриданов осел, который должен был выбрать одну из двух охапок сена. Кто-то постучал в дверь. Это был массажист. Он быстро запер за собой дверь, подошел к окну и спустил соломенную штору. В комнате стало темно, как во время тайного собрания карбонариев.

— Дело плохо, старик. Они хотят отозвать всю команду, прошептал он.

Я хотел ему налить вина, но кроме стакана для полоскания зубов у меня не было другой посуды. Из него, наверное, не полагается пить.

— Говорят, вернемся в Прагу. За ваш счет…

— С таким решением не согласится ни один суд. Слава богу, спортсмены у нас не всемогущи. Да чтоб я еще раз поехал с ними за границу… — взорвался я.

— Вот это была бы ошибка. Вы можете нас спасти. Нас всех.

И он начал излагать мне свой фантастический план.

— Уже несколько лет я замечаю, что на тренировках Краткий работает лучше, когда я смотрю на него в упор. Несколько раз он делал сальто назад с места с полным оборотом, потом арабское сальто, кувыркался вперед, разножив. Он и сам не понимал, отчего так получается. Только чем дальше, тем больше гордился этим. Потом начал пить, мы поссорились и больше у нас ничего не выходило. Знаете, он слишком сильный. Я как-то не могу добраться до его мышц… — Массажист сел на перекладину моей постели. Лицо его стало несчастным. Казалось, он даже не отдавал себе отчета в том, что говорит.

— Вы гипнотизер? — не выдержал я.

— Я массажист. Но мой взгляд действовал на него лучше, чем массаж…

Все это было невероятно. Явления, известные нам при некоторых душевных заболеваниях или при гипнозе, которые даже сегодня трудно объяснить.

— В самом деле интересно. Когда вернемся в Прагу, из этого можно будет сделать сенсацию.

Только массажист и слышать не хотел о каком-либо исследовании. Он желал, чтобы вместо Краткого выступил я сам. Стал уверять, будто бы он последнее время наблюдает за мной и считает, что мы хорошо понимаем друг друга. Для начала он помог бы мне, как и Краткому. Ему кажется, что мои мышцы не противятся его взгляду, а мой мозг способен воспринять его мысли. Болтал какую-то чушь. Нельзя стать гимнастом только при помощи мозговых извилин: для этого нужны мышцы. Хотя, конечно, теперь мы знаем отдельные участки мозга, которые влияют на движение определенных мышечных групп. Я облокотился на журнал по энцефалографии.

— Да ведь меня не покажут даже судьям. Я не тренировался уже семь лет, у меня брюшко. Посмотрите, — и я поднял рубашку.

— Тем лучше. По крайней мере вы докажете, что мышцы для этого совсем не обязательны.

Я его понял. Всю жизнь он работает массажистом, и мышцы давно опротивели ему.

Потом ко мне пришел глава делегации. Он сказал, что жаловаться они не будут, но и платить мне тоже не собираются, а только опозорят меня на всю Прагу. Все газеты напишут о несознательном враче, который виноват в поражении нашей команды. Потому что без Краткого мы не можем принять участие в соревнованиях.

— Можем, — ответил я спокойно. — Я такой же хороший спортсмен, как и он.

Капитан команды решил, что я сошел с ума. Но во второй половине дня мы с массажистом пришли на тренировку. На турнике я проделал несколько махов с перехватом, держал лодочку, крутил солнце, делал соскоки задним сальто. Но я не сознавал ничего. Потом, после тренировки, я почувствовал, как болит все мое тело. Меня поздравляли. Краткий пожелал выступить сам. Ему не позволили. Я был лучше, чем олимпийский чемпион.

На следующий день я выиграл соревнование. Все Палацетто делло Спорт помирало со смеху, когда вместе с атлетически сложенными спортсменами перед судьями появился я. У меня не только брюшко, но и искривление позвоночника из-за того, что я все эти годы таскаю портфель в одной руке. Только во время моего выступления перестали смеяться. Я делал все упражнения точно, как машина. Я пришел в себя, когда зрители уже несли меня на руках. Итальянцы более темпераментны, чем мы.

Впервые за долгие годы меня хорошо промассировали. Я был счастлив. Наверное, мы с моим массажистом можем так хорошо работать потому, что когда-то мои мышцы были подготовлены гимнастикой, а теперь я могу подчинить их воле человека, который изучает закономерности процессов, протекающих в мозгу. Так я синтезировал свои разнообразные интересы: энцефалографию и спорт. Я стал гармонической личностью. Пожалуй, единственной на свете. Вне конкуренции. Наконец-то я обрету покой.

На другой день моя фотография украшала спортивные отделы всех газет. На завтрак вместо кофе я потребовал кампарисоду и пошел на конгресс по энцефалографии. Теперь мне нечего бояться. Я шел не спеша. Потом взял такси, потому что сегодня я примадонна. Гвин на этот раз даже не взглянула на меня. Очевидно, она игнорирует лентяев, которые самовольно пропускают лекцию профессора Калтенбруха. Пришлось подойти к ней во время перерыва. В руках она держала «Дейли Америкэн», которая издается в Париже для западноевропейских англосаксов. Конечно, там было написано о моей победе. Я ждал, что она мне что-нибудь скажет. Восхитится. И я ей объясню, почему задержался. «Я должен был выиграть соревнования», — брошу ей небрежно. Но Гвин была холодна как лед. Подала мне руку и поспешила к немецкой делегации. Я тоже купил «Дейли Америкэн». Моя фотография красовалась на последней странице. А на третьей — фотография моей приятельницы из Англии. Она выступала тотчас после Калтенбруха, произвела сенсацию, а я в это время выступал на соревнованиях. Вероятно, она ждала, что я буду ее поздравлять. А я ждал ее приветствий. Один не знал об успехах другого. В том же городе, в тот же день. Даже в газете она не прочитала последнюю страницу. И я бы не прочитал ничего другого, не возникни у меня подозрение. Возможно ли это? Неужели мы так односторонни, что даже в газетах читаем