причине многое в том виде, в котором произведения доходят до читателя, зависит от исследователей и издателей.

Ситуация эта — амбивалентна. С одной стороны, в некоторых случаях перед нами предстает очевидно незаконченное произведение, фрагментарность которого не была частью изначального авторского замысла, но, с другой стороны, так нам открывается — пусть лишь в самой малой степени — не только результат авторской работы, но и творческий процесс, что само по себе весьма интересно и, несомненно, заслуживает внимания. Наконец, в таком положении вещей можно увидеть своего рода влияние творческой манеры автора на судьбу его произведений: недосказанность, столь часто свойственная и законченным произведениям Пессоа, естественным образом, сохранила свою печать и на тех текстах, которые сам автор опубликовать не успел.

Наконец, следует сказать еще несколько слов: о том, что стоит и чего не стоит ожидать от этой книги. Прежде всего, от нее не стоит ожидать всего того, что обычно ассоциируется с представлением о научном издании: развернутых подробных комментариев, многочисленных вариантов и редакций, детальной хронологии жизни автора. Всего этого в книге нет, потому что перед ней и не стоит никаких собственно научных задач. Единственная задача этой книги состоит в том, чтобы познакомить читателя с классиком португальской литературы, точнее, с одной из его ипостасей, которая прежде в нашей стране была совершенно неизвестна. В этом смысле мы продолжаем дело тех, кто — еще в Советском Союзе — опубликовал первые переводы поэтических произведений Пессоа. Поэтому можно сказать, что вернее всего было бы ожидать от этой книги нового знакомства со старым знакомым, тем более интересного, что на этот раз он окажется кем-то совсем другим, и совсем «не похожим на самого себя».

* * *

Наконец, завершая наше краткое введение, скажем несколько слов о том переводческо-издательском контексте, которому принадлежит эта книга.

Первые переводы из Пессоа появились на русском языке в небольшой антологии «Португальская поэзия XX века», изданной вскоре после Революции гвоздик (1974)^[3]. Конечно, выход этой книги имел определенную политическую обусловленность, которая, впрочем, нисколько не отменяет ценности ее появления и того, что благодаря ей отечественный читатель познакомился с целым рядом замечательных португальских поэтов, в том числе, с Фернанду Пессоа. Вслед за тем вышел небольшой сборник стихотворений Пессоа: первое отдельное русскоязычное издание его поэзии^[4]. Это событие — весьма радостное и значительное — на определенном этапе могло бы, наверное, внушить оптимизм, еще более укрепленный следующим изданием, сравнительно большего объема, которое вышло одиннадцать лет спустя^[5]. Однако, на этом советская традиция изданий поэзии Пессоа прекратилась и, судя по всему, не только потому, что прекратился сам Советский Союз. В последующее, уже российское, время по-русски вышла всего одна, очень небольшая, книга Пессоа — издание поэтического цикла «Послание»^[6].

Таким образом, мы обозначили издательский контекст этой книги, а место ее и значение определит читатель.

АНТОН ЧЕРНОВ

БАНКИР-АНАРХИСТ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

Банкир-анархист

За столом напротив меня сидел мой друг — преуспевающий банкир и коммерсант. С отвлеченно-задумчивым видом он курил сигару. Мы только что закончили ужин, и я решил как-нибудь возобновить нашу беседу, которая постепенно и словно бы незаметно сошла на нет. И тут мне пришла на ум одна мысль. Я посмотрел на моего друга, и с улыбкой обратился к нему.

— Знаешь, тут мне недавно кто-то сказал, что когда-то ты был анархистом…

— Почему же был? Был и есть. В этом ничего не изменилось — я и сейчас анархист.

— Да брось! Ты — анархист! Это каким же образом?.. Ну, разве только, если ты вкладываешь в это слово какой-то особенный смысл…

— Особенный смысл? Нет, никакого особенного смысла здесь нет. Я анархист в самом обычном смысле этого слова.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты такой же анархист, как все эти рабочие со своими партиями и профсоюзами? И между тобой и этими террористами и подпольщиками нет никакой разницы?

— Нет разницы? Разница, конечно, есть… Вне всяких сомнений. Но дело здесь обстоит совсем не так, как ты думаешь. Ты полагаешь, что разница в том, что мы по-разному трактуем теорию общественного строя, так?

— А, теперь понимаю! Что касается теории — ты анархист, а что касается практики…

— Что касается практики — я такой же анархист, как и в теории. Более того, на практике — я в гораздо большей степени анархист, чем все эти подпольщики, о которых ты говоришь. Вся моя жизнь свидетельствует об этом.

— Э… То есть?

— Вся моя жизнь доказывает это, мой дорогой друг. Просто ты никогда всерьез об этом не задумывался. Поэтому тебе и кажется, что я шучу. Ну, или несу всякий вздор.

— Тогда я вообще уже ничего не понимаю… Ну не может же быть, не может быть, что ты считаешь свою жизнь антисоциальной, как это и положено обычному анархисту…

— Постой. Я ведь уже сказал тебе, что никакого особенного смысла в слово «анархист» я не вкладываю. Так?

— Так… И я по-прежнему ничего не понимаю… Послушай, ты что — всерьез хочешь мне сказать, что нет никакого противоречия между твоими теориями и тем, как ты сейчас живешь? И ты хочешь, чтобы я поверил в то, что ты живешь так же, как все эти обычные анархисты?

— Нет, я хочу сказать не это. Я хочу сказать, что между моими теориями и моей жизнью нет никаких противоречий. Напротив — абсолютное соответствие. То, что я не живу, как эти подпольщики и террористы, — это верно. Но ведь это именно они — не анархисты, это они не следуют своим идеям. А я следую. И это именно моя жизнь — жизнь банкира, коммерсанта, спекулянта, если угодно, сочетает в себе теорию и практику анархизма наилучшим образом. Ты сравнил меня с этими придурковатыми