Удивительное дело, Ковальски никогда не задумывался над тем, что будет дальше – после того, как его выпустят из концлагеря френдзоны. А вот Дорис, кажется, задумывалась – или задумалась об этом тогда, когда разрешилась неприятная история с ее непутевым братцем. Наверное, отчасти это могло бы показаться даже романтичным – кому-то наверняка, ведь на свете полно идиотов, находящих психологическое насилие проявлением симпатии.
Их оставили вдвоем, чтобы «не смущать», хотя о каком, черт подери, смущении тут могла идти речь? Как будто для кого-то на сто километров окрест эта история оставалась тайной…
-Знаешь, - начала Дорис интонационно выделенным, особенным тоном, и Ковальски автоматически отметил, что начала она с риторического вопроса. Да откуда бы ему знать? Что за дикая манера начинать беседу с вопроса типа «Знаешь что?» или « А знаешь, что мы делали вчера?». Таким образом, собеседник как будто снимает с себя ответственность за инициативу беседы. Это уже не он стремится тебе что-то поведать, а ты сам у него спрашиваешь, а ему не остается ничего иного как тебе отвечать. Поэтому некоторым людям стоит говорить «Нет, не знаю и знать не хочу». Дорис он этого сказать не мог, даже если и следовало бы.
-Знаешь, а ведь я никогда раньше не видела тебя в деле.
Ковальски мысленно поморщился. «В деле» звучало так затаскано-киношно, так штамповано, как будто это сказала не живая Дорис а героиня фильма-Дорис, сделанная под трафарет режиссерских условностей. В каком, прости господи, деле? В бою? Она ведь и раньше знала, чем он занимается. Если вернулся живым – значит, победил, или, во всяком случае, не проиграл. Как известно, «хочешь быть женой генерала – выходи за лейтенанта» - шутка с такой долей горькой правды, что ее следовало бы запретить законом.
Дорис продолжала на него глядеть своим полувопросительным взглядом, как бы приглашая к ответу. Стоило бы поддержать тон беседы, и фраз для этого имелось превеликое множество - добрый дядя кинематограф спонсирует нас щедро. В этой ситуации уместно снисходительно улыбнуться, блеснув зубами, облокотиться о что-то рядом стоящее, и, обращаясь к собеседнице, назвать ее «деткой». Если бы кто-то так действительно делал в жизни, Ковальски, вероятно, дал бы ему в челюсть без предупреждения.
От всего этого так и разило имитацией, искусственностью, суррогатом того, чего ни один из участников за душой не имеет, и это куда неприятнее, нежели просто оставаться в одиночестве.
Время сочилось секундами, как дерево смолой – вязкими каплями, медлительно сползающими в небытие, и оседающими в памяти.
- Я не знала, что ты такой, - продолжила Дорис, как бы помогая ему, подталкивая в нужную сторону. – Такой смелый, и умный, и уверенный. Это так круто!
Только и стоило, что поддержать ее, и они уйдут отсюда вместе. Он возьмет Дорис за маленькую, но сильную руку, а может, и приобнимет – хоть когда-то рост сыграет на его стороне – и они удалятся по аллее в сумрак, а жизнь пустит на этом фоне титры… Ведь Ковальски хотел этого. Хотел взять ее за руку, господи, как же долго хотел… Почувствовать, что она сожмет его ладонь, и он ответит тем же, и будет, как может, осторожен, а Дорис… Дорис примет его. Захочет его, а вместе с ним и всего, что он готов был ей дать. Того, что он хотел ей дать.
А что дальше?
-Что?
Оказалось, он произнес это вслух.
-Значит, это именно то, что тебе нужно, - добавил лейтенант, игнорируя вопрос Дорис. – Чтобы человек, которого ты выбираешь, выглядел определенным образом в глазах окружающих?
Дорис молчит. Она могла бы со слезами в голосе воскликнуть «это неправда!» но Дорис плачет редко.
-Нет разницы, кто он на самом деле, и как относится к тебе и к жизни, каковы его взгляды и принципы, что он умеет, к чему готов – важно только то, чтобы он выглядел.
Он вспоминает предыдущие семнадцать раз, и болезненно сглатывает, как будто горло внезапно отекло. Ему хотелось, чтобы Дорис улыбалась ему, и вот, она готова, но вдруг оказывается, что Ковальски и тот бравый парень в военной форме, который час назад, по уши в солидоле, ковырялся под брюхом у очередного изобретения ее братца, требуя то отвертку то пинцет, что они двое для нее разные люди. Дорис было плевать на Ковальски, пока все, что он делал, происходило где-то далеко. Ковальски стал для нее привлекателен только после этого вот «круто», и он не мог не сделать неутешительного вывода относительно того, что же именно Дорис соблазнило на самом деле. Не он, и не то, что он к ней испытывал, и даже не то, что так желал отдавать ради нее, выворачивая наизнанку душу, а это самое «круто». А что там, за этой оболочкой, внутри, ей знать не обязательно, да и не очень-то хочется, если говорить чистосердечно…
Открытие его ошеломило и в какой-то степени опустошило. Дорис не любила людей. Дорис любила свои о людях мысли. А он – он по-прежнему ей нужен не был. Никакой разницы, что там творится в твоей черепушке, пока ты спасаешь мир. Лишь бы спас, а потом стоял в лучах заходящего солнца и держал вызволенную жертву на руках, пока на вас глазеют зеваки.
Он повернулся и пошел прочь.
Жизнь подбросила Ковальски очередной неприятный сюрприз – один из тех, когда нужно побыть наедине с самим собой, тупо глядя в одну точку и пережидая, пока состояние вернется в норму, и он снова сможет анализировать происходящее. Лейтенант прошел базу насквозь, скрываясь в своей лаборатории. Обвел ее невидящим взглядом. Где-то на резервной копии здравого смысла – обычный приказал долго жить – тоненький голосок автопилота перебирал возможные варианты действия, предлагая один за другим и прислушиваясь к реакции. Его любимый – и, глядя правде в лицо, единственный – рецепт против бед был один: работа. Работа заменяла все: хобби, развлечения, семейные обеды, прогулки. Даже выбираясь со своим отрядом на увольнительную, он все равно думал о том, чтобы вернуться к работе. Его бы воля – и жил бы здесь, выползая на свет единственно ради испытания нового изобретения. Впрочем, ненадолго, оно ведь все равно рано или поздно рванет…
Что люди – нормальные люди - вообще делают, когда так странно себя ощущают? Чем, собственно, день сегодняшний отличается от тех злополучных