Лаборатория погрузилась в зыбкую флуоресцентную тишину: в аварийном освещении отливали сиреневатой синевой стенки шкафов и корпуса приборов, колпаки ламп и мертвые сейчас мониторы. Будто глаз какой-то чудовищной рыбы, не мигая горел синий фонарь над дверью: он не выключался никогда, чтобы, в случае срочной тревоги, не тратить времени на поиски выключателя, и не налетать на углы. Ковальски поерзал, устраиваясь удобнее, и улыбнулся, чувствуя, как его снова притянули поближе и сжали крепче.
Если сослуживец хватает тебя сзади, позволь ему это и не сопротивляйся. Скорее всего, для этого есть немаловажные причины. И сейчас были как раз они самые.
Так оно произошло в достопамятный первый раз и произошло, надо сказать, уже довольно давно. С того времени лаборатория не раз играла роль спонтанной столовой, иногда и ванной – душевая кабинка, приютившаяся в уголке, повидала немало стирок, потому что «кто не пролил суп, тот не Ковальски» - а иногда и спальни. Наверное, это можно было бы звать дружбой, но сам лейтенант применил бы тут иное слово. И весь проистекавший между ними этический процесс сравнивал с небезызвестным «эффектом лягушки». Тем самым, который считают особенно жестоким, если проверять на практике, опытным путем. Кастрюлю холодной воды с плавающей в ней лягушкой ставят на огонь. Вода нагревается так медленно, что лягушка не обращает на это внимания. А к тому часу, как температура становится опасной, земноводное настолько расслаблено, что не в состоянии выпрыгнуть и буквально сваривается живьем. Это-то, по мнению ученого, и произошло с ними обоими: пригревшись, отказаться от этого эмоционального допинга они уже не могли. По крайней мере, он сам - точно не мог. Ни прежде не мог, когда искал кого-то рядом, ни теперь, когда постоянно надеялся на поддержку Рико. У Ковальски была слава спокойного, безэмоционального человека, всегда держащего под контролем свои чувства, и все к этому так привыкли, что даже, кажется, не обращали внимания, если что-то менялось. Про людей такого типа в последнюю очередь думают, будто они могут страдать от недостатка человеческого тепла: всегда погруженные в свои мысли и свои занятия, они не проявляют ни интереса, ни активности, никогда не норовят сократить дистанцию между ними и всеми прочими, хотя держаться с этими всеми ровно. И если на этом горизонте что-то меняется, если попытки к сближению такие люди все же совершают, они, по неумению, смешны и неуклюжи, и вызывают скорее смех, нежели симпатию. Ковальски – тот парень, который хорош в роли друга и невообразим в качестве кавалера. Который всегда точно знает, как восстановить упавший сервер, вернуть к жизни выбитые пробки, настроить вентили в котельной – одним словом, знает все те вещи, которые так облегчают жизнь, если их умеет кто-нибудь другой, кто не возьмет за работу денег – но который не имеет понятия, как сводить девушку на свидание.
========== Часть 2 ==========
Удивительное дело, до чего бывают слепы люди, когда речь заходит о том, что находится под самым их носом: каждый божий день кто-нибудь женится, а им словно бы и невдомек, зачем это делается. Зачастую, став взрослым и самостоятельным, человеческий индивид все еще нуждается в постороннем участии, и, так как родители и друзья могут утолить это стремление лишь отчасти, ничего не попишешь… Так уж вышло, что ни теми, ни другими Ковальски не мог похвастать. Шкипер, впрочем, тоже – но непохоже было, чтобы его это трогало. Куда больше чувств он испытывал к своим врагам – вот уж кто удостаивался полноценных его глубоких переживаний во всей красе… У Рядового была какая-то родня: дядья, тетки, троюродные братья, в которых все, кроме самого Прапора, нещадно путались. Прапор был как вечный младший братишка: сколько бы ему ни стукнуло, где бы он ни побывал, всегда находился старший родич, кто трепал его по макушке и звал «хорошим мальчиком».
Какого мнения держался об этом всем Рико, оставалось загадкой. Невозможность подойти к нему с обычными мерками, как-то оценить и разобраться в его психологии сильно мешала Ковальски в вопросе конкретных выводов. Близких, кроме его отряда, у Рико тоже не наблюдалось. И тоже не походило на то, чтобы подрывник нашел в этом причину своих страданий. Он просто оставался рядом и был доволен этим, вряд ли требуя от своей незадачливой судьбы чего-то большего, чем шанс не чувствовать себя отвергнутым. Он был слепо предан Шкиперу, словно большой, хорошо выученный пес, и командир принимал это как должное. Ковальски знал, что кеп более лоялен к Рико, нежели к нему, и по этой причине тоже. Впрочем, чрезмерная сентиментальность Шкиперу была чужда: именно ему, помнится, принадлежал афоризм о том, что, дескать «друг – это враг, который пока не нанес удар». Лейтенанту иногда казалось, что командиру другие люди и их участие в нем не нужны вовсе. Это и пугало, и восхищало одновременно. Заставляло ощущать собственную неполноценность и размышлять, что же с тобой не так. Потому что ему самому нужны были другие люди. Хотя бы кто-то. Шкипер относился к этому снисходительно: ворчал, конечно, но, в общем, шел навстречу. Делал попытки оставаться тактичным, хотя такта в кепе было не больше, чем ванильного крема в атомной бомбе. И женщины обычно предпочитали его – по ряду причин, перечислять которые Ковальски мог бы достаточно долго, не испытывая по этому поводу никаких эмоций. Они казались ему во многом странными, эти женщины: как будто и правда больше любили тех, кто поглядывал на них без особого интереса. Охотничий азарт их подстегивал, что ли? Желание добытчика похвалиться редким трофеем? В любом случае тут было мало от того, что в классическом