- Мало ли что бабы языком треплют! - прохрипел он. - Нету им никакой веры! Сбрешут — не дорого возьмут! А внучка моя цельный день дома по хозяйству моталась — то в огород, то в хлев. Некогда ей шастать, да с нехорошими людьми разговаривать.
- Степан, мы тебе не чужие люди, - наклонился над столом Григорий. - Я кум твой, Михай вон шурин, а тезка друже твой давний... Не бреши нам! Галька моя видела, как твоя неслась как оглашенная со стороны леса, да орала. Говорят, совсем девчонка с ума сдвинулась. Такое гутарит, что смех и грех один! Что нам скажешь на это?
Тяжело вздохнув, староста пробормотал:
- Ладно, поговорим и сами решайте, что там случилось... Эй, Марфа, где тебя опять носит? Позови нашу бедову девку! Чтоб одна нога там, а вторая здесь!
Через пару минут перед мужиками появилась заплаканная девчонка. Он застыла посередине комнаты с низко склоненной головой, так что собравшиеся видели лишь ее макушку.
- Давай, Танька, рассказывай панам, как все было, - угрюмо проговорил Степан. Что все как на духу, а то опять ремня у меня получишь! Говори, не молчи!
Девочка робко подняла голову и большими глазами уставилась на гостей.
- Я к бабуле шла, - дрожащим голосом начала она. - Я к ней кажную субботу хожу прибираться... Иду я через Зиновий лужок, где буренку нашу в прошлом годе волки задрали. Иду, значит-ча, по дороге...
- Хватит тары-бары разводить! - рявкнул старик на съёжившуюся от испуга девочку. - Говори по делу! Что случилось!
- Немчины ко мне пристали! - внезапно разрыдалась она. - Двое... Лаялись они, лаялись, да полезли ко мне.
Мужики как-то странно переглянулись. Дело принимало опасный оборот, грозящий в случае огласки смертельной опасностью не только для семьи девочки, но и для всей деревне.
- Руки свои растопырили и идут на меня, - продолжала плакать она, размазывая кулачками слезы по лицу. - А я к дубу прижалась и плакать начала! А толстый такой...
- Подожди, деточка, - прервал ее один из сидевших. - Панове, нехорошее это дело — смердит оно плохо! Я не в обиде буду, если кто встанет сейчас и уйдет до хаты. О детках своих лучше подумайте...
- Ты что, Михей, совсем нас за иродов держишь! - вспылил его сосед. - Детки, детки... У всех у нас детки и что теперь сидеть и молчать! Сегодня у Степана внучку ссильничают, завтра у меня, а потом и к тебе заявятся! Давай, Татьяна, рассказывай, что дальше было. Куда немчура то делась?
- Боженька мне помог, - тихо прошептала она, перекрестившись на образа. - Боженька этих поганных от меня отвел! Дубу повелел он защитить меня, что тот и исполнил.
- Вот, панове, это она и твердит цельный вечер, - тоже перекрестившись кивнул староста. - Я её и так и эдак спрашиваю, а она все свое талдычет — Боженька ей помог, Боженька от беды спас! Дочка, мать её, покойница, царство ей небесное, набожная шибко была! Вот и внучка тоже туды подалась.
- Ты, дочка, не спеши, - подошел к девочке Михей и разгладил ее волосы, непослушными прядями спадавшими на лицо. - Поплачь, поплачь! Нету больше этих иродов! Нету. Боженька их всех прибрал к себе. А как, говоришь, дуб-то помог тебе?
С благодарностью посмотрев на него, Таня шмыгнула носом и продолжила:
- Он как потянется к ним ветками, как схватит! Они руками машут, кричат. Тут как начал дуб ветками хлестать их... Хлестал — хлестал, хлестал — хлестал!
До поздней ночи в доме старосты горел свет. За это время гости уже прикончили и первую бутыль, а потом и вторую, что незаметно выложила на стол хозяйка. Долго они говорили: и так и эдак спорили, да рядили. В конце концов, решили сидеть молча и ждать, что дальше будет.
5
Над столом кругами огромная жирная муха. Круг за кругом она кружила над склонившимся над бумагами человеком. Зеленоватое, переливающийся в восходящих лучах солнца, брюшко, то приближалось к самому уху, то наоборот отдалялось, что делало противный жужжащий звук еще более надоедливым. Хлоп! Не выдержав, человек резко ударил по зловредному насекомому пачкой бумаги.
- Проклятье! - закричал он, когда летающая тварь благополучно избежала гибели. - Что за чертова страна?! Чертовы мухи!
Через мгновение дверь открылась и в деревенской горнице появился заспанный солдат — глаза красные, гимнастерка в складках.
- Господин капитан?! - его голос был полон рвения и выражал такое почтение, что офицер почувствовал себя минимум на одно звание выше, а может быть и на два.
Несмотря на остро испытываемое раздражение, Курт Штеффель, командир истребительной команды 137 пехотной дивизии, сдержался от очередного проклятья и почти спокойным голосом спросил:
- Ты вызвал старосту? Так, что стоишь? Бегом!
Всегда отличавшийся крепкой выдержкой, практически стальными нервами, Курт с удивлением отметил, что срываться стал гораздо чаще. Если в польскую или французскую компанию о его самообладании и целеустремленности ходили легенды, что не раз было отмечено и командованием, то сейчас и здесь он словно с цепи сорвался.
- О, черт! - вновь вспылил он, с силой ударив по столу. - Это насекомое меня уже достало!
Сейчас, когда срок его командировки на Восточный фронт исчислялся уже несколькими месяцами, Штеффеля начали все чаще посещать странного рода откровения, о которых даже подумать было страшно. «Все дело в этой чертовой стране! - зло смотрел он на гору скопившихся перед ним бумаг. - Везде, как у людей! Все на своем месте, все ясно и понятно. Начальник сказал — подчиненные сделали. Но здесь... Эти...». Его уже мучило не злоба, а самая настоящая ненависть — ненависть ко всему, что он здесь видел, и кого здесь встречал.
- Где же этот баран? - заорал офицер в сторону двери. - Если через десять минут его здесь не будет, то ты, Зейдель, отправишься в штурмовые части!
«Как же можно равнять их и нас? - снова и снова возвращался он к мучающей его мысли. - Всегда и везде были и есть те, кто лучше, умнее и сильнее, те, кто более активны, культурны и, в конце концов, цивилизованны и все остальные! Это же закон мироздания! Это же понятный все принцип жизни! Как