в доказательство показывал какой-нибудь неубедительный шрам, а за кружку пива готов был рассказать о тех событиях в самых детальных подробностях. Так или иначе разговоры о Стекольных войнах велись не прекращаясь, и каждый хотел показать себя экспертом в политэкономии и военном деле, рассуждая об истинных причинах этих громких событий, о мотивациях участников и, в конечном итоге, о победителях, причем, называя себя очевидцами событий и ссылаясь на высоколобых авторитетов, все высказывали зеркально-противоположные мнения о предмете, а споры об этих войнах нередко заканчивались крепкими драками.

- Зови меня по прозвищу: Нахрап, - поморщился боргвин, имя которого коверкалось неповоротливыми языками сослуживцев на самый разнообразный лад. - Зачем я отправился в этот поход? Я иду в родные места, сынок. Там я вырос и оставил большую часть своей жизни...

- Ты про ту боргвинскую крепость, название которой в здравом уме не произнести? Но плешь, Нахрап! Там же плешь! Обширная и злая плешь, захватившая сотни верст!

Плешь... Да, не все земли в Мировой Чаше пригодны для беззаботного житья, обработки земли, строительства городов... Есть места, в которых правят совсем иные законы, живут совсем иные существа и растут совсем иные деревья и травы. И если нанести на карту территории плешей и окрасить их черным цветом, то окажется, что мест, пригодных для житья, едва ли не меньше, чем черных пятен, разбросанных то тут, то там, будто некий бесноватый художник растратил целую бочку черной краски, размахивая кистью и разбрызгивая чернила по материкам, морям и океанам, не жалея ни гор, ни рек, ни городов. И будто этого мало, плеши не стоят на месте. Они движутся, встречаются и смешиваются друг с другом, растут, поглощая города и селения, а пройдя, оставляют после себя лишь руины, девственные леса, степи и нагорья. Движение это медленное, незаметное, но неизбежное и неотвратимое, как само время. И никто не знает, как и где зародится новая плешь, куда она двинется и как вообще происходит это зарождение и движение. Люди, которым не чужда магия, говорят, что именно она, магия, есть причина существования плешей, только эта магия дикая, случайная, неконтролируемая.

- Плешь? Я уже устал ее бояться. Мне девятый десяток лет, сынок, и я иду туда не геройствовать, не за добычей или деньгами, а умирать. Харлфундур - вот как зовется моя крепость. Десятки лет назад именно она оказалась захваченной беснующейся плешью. Я лишь хочу вновь увидеть места, где прошла моя молодость, где пали мои друзья, а потому лелею надежду на то, что крепость все еще живет, и я стану свидетелем того, что она будет жить еще века.

- Э-э, старик. Кому нужна твоя крепость? Там, небось, одни руины уже. Мы идем туда за сокровищами! - медленно, слово за словом протянул молодой человек с одним оттопыренным ухом. - Небось, там, в этом вашем хафл... в этой вашей крепости лежат и ждут своих новых хозяев копи боргвинского золота! Вы же, боргвины, не умеете распоряжаться богатством и лишь почиваете на нем, словно выжившие из ума скупердяи. А деньгам нужен оборот! Вот что я тебе скажу! Уж ты поверь.

Нет в Харлфундуре золота... Мы делали порох! Отличный харлфундурский порох, что взрывался, словно гнев создателя, почти не дымил и хранился столетиями. Нашим порохом выигрывались войны, сынок! А золота у нас не было. Зачем нам оно?

- Ха! Зачем золото?! Ты не знаешь, зачем золото? Ха-ха-ха! - засмеялся Берон, нарочито громко и показательно, чтобы старый Рьйолло понял, насколько он глуп. - Ах, боргвины, странный вы народ! Самые умные из вас уже давно живут среди людей, сбрили свои бороды, работают себе в ремесленных цехах и, знаешь ли, неплохо поживают! Все, что есть великого в мире, - все это у людей! Магия! Военная мощь! Но только упрямые боргвины зачем-то чтут заветы своих далеких, непонятных предков, селятся там, куда Творец не смотрит, и делают свои непонятные делишки... Неудивительно, что плешь поглотила этот ваш Хафл... как его там...

- Харлфундур. Тебе того не понять, сынок, - Рьйолло, казалось, не замечал упрямой язвительности молодого человека. Отчасти потому, что Берон делился с ним пищей из раза в раз, а отчасти потому, что старый боргвин понимал эту юношескую крестьянскую прямоту и привычку делить весь окружающий мир лишь на черное и белое. - Это тебе кажется, что все лучшее - то, что имеешь, а мир кончается там, где ты перестаешь его видеть. А ведь мир - он огромен. Мировая Чаша кажется бескрайней, а я тебе скажу, что и за ее краями, говорят, есть земли. Далекие и богатые. Когда ты вырастешь, ты поймешь, как мало ты знаешь... а может и нет.

Берон и остальные некоторое время смотрели на пламя костра, обдумывая что-то, что пробудилось в уме каждого из них после слов старого Рьйолло.

- Что ж... Расскажи нам, Нахрап, про свою крепость, - процедил молчаливый парень с прямыми черными волосами, которые закрывали лоб, - расскажи про эти страшные места, в которые мы завтра войдем. Охота знать, к чему стоит быть готовым.

Старику явно польстило воздействие его слов на умы сослуживцев и то, что он вдруг стал центром их внимания. Знанием о местах, в которые держала путь небольшая армия в две сотни бойцов, не мог похвастаться, пожалуй, никто, если не считать слухов, что бродили в головах участников похода, и постепенно ком этих домыслов разрастался все больше и больше, питаясь страхом перед неизвестностью и способностью человека выдумывать все новые и новые подробности, каждая следующая из которых ужасала сильнее предыдущей. Рьйолло, не торопясь, выбил трубку, снял с пояса железную коробочку, которую он называл "сушилкой", открыл ее и заправил новую порцию одному ему известной курительной смеси. Прикурив от подожженной ветки, старик выпустил в голубое небо облако пахнущего свежей листвой желтоватого дыма:

- Ну, слушайте... Слушайте мрачную и невеселую историю моей жизни и падения крепости Харлфундур от пришествия на ее земли плеши - заразы, которую мы нарекли "Гаттулак Кхата", что по-вашему звучит как "плешь настигающих костей".

История Рьйолло Нахрапа - старого боргвина, возвращающегося в родные места

Ныне жизнь моя уже почти прожита, и сейчас я еду туда, где я впервые увидел этот свет, что забрезжил для меня восемь с немногим десятилетий назад. Мать моя была ткачихой, а отец - каменщиком. После брата и двух сестер я был четвертым и самым младшим ребенком в семье. Сколько помню свое детство, было оно безоблачным и никакой плеши вокруг не простиралось. Места были дикими: густые леса на склонах соседних гор, река, бурлящая далеко внизу и несущая свои воды в