под береговыми обрывами, десять шагов отойдешь — вода по грудь. И в другую сторону, к Ораниенбауму, например, у Борковской поляны есть глубокие места под самым берегом, туда и приплывают на лайбах контрабандисты; это все знают.

Столярово ухо

Алька врун. Девчонки ему верят, а мы-то знаем. Алькина мама говорит, что «Алик иногда преувеличивает». Он очень интересно рассказывает, и, бывает, что правду. Лицо у него хитрое-хитрое, коричневые маленькие глазки всегда прищурены, одна бровь загнута кверху. Меня-то Альке не обмануть, я знаю: когда врет, он облизывает губы.

Юрка тоже преувеличивает, но если скажешь ему «вруха» — страшно дерется. Чаще всего дерется с Алькой. Меня просто лупит за дело и без дела: он старше.

У Альки переэкзаменовка по французскому. Если не выдержит, то останется на второй год, если выдержит — ему подарят духовое ружье, такое, что стреляет иголочками с кисточками или одной дробиной.

Однажды утром Алькина мама посадила его заниматься, потом заглянула — в комнате пусто. Алька недолго сидел, услышал, что мы играем в футбол, и выскочил в окно. Его мама побежала к нам на поле, схватила Альку за руку, сильно тянула и толкала его к дому, там сразу заперла в кладовке, сказала: «На целый час, не меньше. Сиди!»

День был жаркий. После футбола и купания мы все, и девочки тоже, залезли на крышу дровяного сарая. Пришел и Ванька Моряк. Я забыл про него сказать. Прозвали так потому, что он хочет стать моряком, — читает книжки только про море, морские сражения, про пиратов, о кладах, зарытых на дальних островах, и утонувших кораблях, полных золота. Он носит пояс с толстой медной пряжкой, на ней якорь. Ванька тоже какой-то родственник.

Ванька Моряк сказал, что крыша пахнет кораблем. От жары смола стала мягкой и липла к ногам. Нам было интересно — ступишь босой ногой, сразу горячо-горячо, кожа прилипает, на каждом шагу пятка цепляется и всхлипывает: вик! вик! вик!

Потом все уселись на край крыши, спустили ноги над кустами сирени. Довольно высоко и немного страшно. Даже хорошо, что старшая девочка Галя запретила пихаться у края. Муська сказала, что, если мы не послушаемся Галю, она будет жаловаться маме.

Прибежал Алька, залез к нам и сказал, что подслушал страшную историю.

Альке взаперти было скучно. В кладовке было много мух, особенно на стекле окошечка. Алька решил их переловить и загадал: если они поместятся в коробок, то он выдержит экзамен. У него в кармане была спичечная коробка с мохнатой гусеницей. Алька носил ее уже два дня, ждал, когда из нее выведется бабочка. Он выпустил гусеницу пока на подоконник, — она и не ушла, только свернулась колечком, — ловил и запихивал мух. Вдруг услышал за перегородкой голоса, там стенка тонкая и даже дырки есть, где из досок выпали сучки.

Анна-прачка рассказывала тете Зине про столяров дом. Он на краю деревни, близко к лесу. Столяр умер, и домик давно стоит с заколоченными кое-как окнами. Все знают этот дом. И тетя Зина сказала, что знает. Тут прачка стала говорить шепотом, Алька не все слышал. В общем, оказывается, столяр вовсе не сам умер. Его убили разбойники. Во-первых, им нужен притон, во-вторых, в подвале домика подземелье, а там клад: все, что они награбили. Страшно много золота, и есть алмазы или бриллианты, — Алька недослышал, — в общем, разные драгоценности.

Разбойники приходят в столяров дом ночью, ровно в двенадцать часов, перед восходом солнца уходят. Их один раз пастух видел. Свет в окошке по ночам бывает постоянно. Все боятся и про это не говорят. Чтоб было страшнее, разбойники отрезали у столяра ухо и прибили гвоздем к стенке. Это уж верно. Ухо видела в щелку бабка Громиха, она ходила смотреть. Не боится, потому что сама колдунья. Только тетя Зина сказала: «Глупости — колдуний нет».

Алька страшно интересно рассказывал, правда, я заметил, что он два раза облизал губы. Но все равно. Юрка стоял на самом краю крыши так, что носки ног свешивались над бездной, — фасонился перед всеми, особенно перед девчонками, что ему не страшно, и делал вид, что совершенно не слушает про столяров дом. И вдруг заявил: «Все вранье!»

Девочки стали кричать на Юрку, зачем он так говорит, что, может быть, все правда, а разбойники бывают. У самой Анны-прачки сын разбойник. Мы его хорошо знаем: два лета играли вместе. Он страшно рыжий, вихрастый и до того веснушчатый, что все лицо коричневое. Теперь он сидит в тюрьме за кражу. Анна это скрывает, всем говорит, что Ванька гостит в Ростове у отца. Все равно все знают. Бабушка при всех спрашивает: «Ну как, твоего каторжного скоро выпустят?» Тут Алешка Артист рассказал, что у его отца в театре шла пьеса про каторжника, — как он вернулся, и у него оказались вырваны ноздри, и на лбу выжжено клеймо — «вор».

Юрка так и стоял на краю крыши, высокий, тонконогий, светлые волосы лезут на глаза, шрамик в углу губы покраснел. Шрам этот от меня, я нечаянно из рогатки залепил свинцовой пулькой. Из-за этого шрама получается, что Юрка всегда немного смеется. Только на этот раз он не смеялся, злой слушал, что мы говорим. Галя была против всех: она никогда Альке не верит, даже если он говорит правду. Когда все немного примолкли, Юрка выпалил:

— Алька трепло и врун!

Удивительно, Алька не рассердился. Он сказал ледяным царским голосом (когда мы играем в царей и рабов, царь так говорит):

— Хорошо! Ты не веришь? Тогда давай идем на пари. Сегодня ровно в полночь ты войдешь в столяров дом и в доказательство принесешь столярово ухо. Оно там есть. Если выполнишь мой приказ, отдам тебе духовое ружье, если струсишь, будешь целый месяц у меня рабом. Идет?

Девочки, особенно Муська и Лялька Булка, закричали, что в двенадцать нельзя: в это время как раз придут разбойники и убьют Юрку. Одна Нинка была против, заявила, что нужно идти обязательно в двенадцать, и добавила деревянным, точь-в-точь как у Анны-прачки, голосом:

— Клады открываются только в полночь.

Алька настаивал:

— Если я вру, значит, разбойников нет. Юрке нечего бояться, и он получит ружье.

Вдруг внизу, из сиреневых кустов, проскрипел голос:

— Алькина мама не позволит дарить духовое ружье.

Опять нас подслушивал Сережка, которого мы не брали играть. Юрка хотел швырнуть что-нибудь в кусты, но под рукой ничего подходящего не оказалось. Алька перегнулся с крыши и закричал:

— Дурак! Если я проиграю пари, это будет долг чести. Мама понимает: у нас застрелился дядюшка офицер, когда проигрался в карты и не мог отдать долг чести. Уходи, Сережка! Стыдно подслушивать!

Девочки запели хором:

— Сережка! Сережка! Ябеда-карябида,