разметались на подушке, когда она без сил откинула на нее голову, ожидая его поцелуев и его прикосновений... откуда в ней столько холода? Неужели это одна и та же женщина? И какая из них истинная?
- Не радуют? - наконец, спросил он. - Как жаль... Я в них писал свою душу.
- Так попробуйте писать в них что-то другое! - Ее Светлость пожала плечами. - Ваша дерзость досаждает мне. И я была бы вам крайне признательна, если бы вы перестали преследовать меня. Я позову вас, коль вы мне понадобитесь.
- Итак, я скверный поэт, я дерзок и навязчив. Что-то еще? Или мне усвоить только это?
- Вам недостаточно?
- Недостаточно! - сердито бросил он. - Я полагаю, герцога в вашей постели я также заменить не сумел, коли дверь вашей опочивальни для меня закрыта?
И тут же замолчал, понимая, что зашел слишком далеко.
Бледность разлилась по лицу Катрин, но она продолжала высоко держать голову. Слова Сержа всколыхнули воспоминания, которые она особенно желала забыть - ночь перед турниром. И вновь перед ее глазами серебрился спасительный лунный луч. Герцогиня стояла, сдерживая вернувшуюся боль, не в силах сдвинуться с места, не в силах дышать.
- Подите вон! - выдохнула она, когда смогла, наконец, произнести хоть слово.
Не менее бледный, он бросился к ней, но замер, так и не осмелившись приблизиться.
- Катрин, я... - прошептал Серж, будто молил ее о прощении, даже не успев осознать, что второй раз в жизни после ее падения с лошади назвал герцогиню по имени.
- Ваша Светлость! Ваша Светлость! - донеслось до них с тропинки, по которой бежала, придерживая юбки Агас, а за ней мчался незнакомый молоденький парнишка, видимо, только с дороги. - Ваша Светлость! Гонец из Фенеллы прибыл!
Они добежали до герцогини и трубадура, и оба одновременно поклонились, едва не столкнувшись плечами. Серж только усмехнулся, глядя на это зрелище. Что ж, теперь она принимает гонцов из Фенеллы. Она герцогиня и единственная госпожа Жуайеза. И кто он такой, чтобы рушить жизнь, которую она для себя выбрала? Это у него никакого выбора не было, кроме как любить ее.
- Вы отпускаете меня, Ваша Светлость? - поклонившись ровно так же, как поклонились Агас и гонец, и явно забавляясь происходящим, спросил Серж.
- Ступайте, - уже спокойно ответила Катрин, - я вас не держу.
И повернулась к Агас и гонцу, не желая видеть того, как он уходит. Он же бросился прочь, не оглядываясь. И не подозревая о том, что в это самое время другой гонец мчится из Конфьяна с вестью для него.
Впрочем, послание короля Ее Светлости герцогине оказалось не менее судьбоносным.
«Мадам!
Выражаю надежду, что мое письмо найдет Вас в душевном покое и добром здравии.
Зная о смерти герцога де Жуайеза, и будучи наслышан о Вашей глубокой скорби по нему, я все же взял на себя смелость предложить Вам сочетаться со мной браком. Этот союз станет взаимовыгодным для нас двоих. Не стану скрывать, что интересуют меня земли Жуайеза, получив которые во владение, я смогу укрепить свое право на трон Фореблё. Вы же станете королевой Трезмонской, что, поверьте, весьма завидная участь для одинокой вдовы. Женщине не должно оставаться одной.
В знак твердости своих намерений и как символ нежных чувств, кои должен испытывать будущий муж к своей нареченной, посылаю Вам фамильный рубиновый перстень.
Прошу Вас обдумать мое предложение и дать мне незамедлительный ответ.
Мишель І де Наве, король Трезмонский».
Катрин убрала в сторону свиток с посланием короля, улыбнувшись, что не содержало оно ни излияний чувств, ни восторгов от красоты или ума герцогини. Простыми словами ей было сделано деловое предложение. Сделано ко времени, и более удачный момент для этого письма сложно представить. Как еще могла избавиться она от Салета? Перед глазами стоял образ, что она когда-то примерила на неизвестного ей родственника, желавшего получить Жуайез. И ее. Старый, отвратительный, жестокий. Несомненно, гораздо хуже герцога Робера... Какие еще могут быть у него родственники?
Герцогиня де Жуайез долго вертела в руках перстень с большим рубином, присланный Мишелем де Наве, уныло рассматривая, как кровью переливаются его кривые грани. И с ужасом понимала, что так же теперь всегда будет кровоточить ее сердце, которое навсегда принадлежит Сержу Скрибу. И которое будет до последних дней знать, что он любит ее.
Единственный человек во всем свете, который любит ее.
Никто и никогда не любил ее.
Никто и никогда.
Для отца она была обузой, которая по злому умыслу графини дю Вириль не родилась мальчиком. Герцог де Жуайез видел в ней подходящую мать для своих наследников, которых желал получить любой ценой. Король Трезмонский нуждался в расширении земель и получении Фореблё.
И только трубадур любит ее.
Только трубадур...
Герцогиня де Жуайез снова взглянула на ровные строчки письма, написанные твердым почерком. Король Мишель был единственной возможностью избежать монастыря. И избавиться от недостойной ее положения слабости.
В тот же миг Катрин, решительно надев на палец кольцо, написала де Наве немедленный ответ.
Письмо было кратким: «Я согласна».
XIX
Ноябрь 1185 года Шум в «Трех кабанах» - дело обычное. Крестьяне да благородные мужи, сойдясь в этой чудесной харчевне, иначе отдыхать, пожалуй, не умели. Но то на руку было харчевнику. Чем больше шуму - тем выше прибыль. Знатные пирушки подчас закатывались здесь. И угощали половину крестьян в деревне или проезжавших мимо путников, зашедших всего-то поменять коней или испить воды. Еще лучше становилось, когда местный трубадур, Серж Скриб, исполнял свои канцоны. На голос его сходилась не половина, а почти что вся деревня. И тогда прибыль харчевника становилась еще выше. Вот только сегодня знаменитый музыкант не спел ни одной своей песенки. Это было так на него не похоже, что даже харчевник распереживался. Одна надежда была - на его приятеля-монаха, сидевшего с трубадуром.
Паулюс с тревогой поглядывал на молчаливого друга. Они уж допивали второй бочонок вина, а Скриб лишь мрачнел, в отличие от других завсегдатаев харчевни, которые чем больше пили, тем веселее становились.
- А давненько мы с тобой не виделись, друг мой Скриб, - вздохнул монах и с уморительно трогательным выражением лица, которое должно было означать заботу, спросил: - Не захворал ли ты? Совсем с лица сошел.
- Не радуют? - наконец, спросил он. - Как жаль... Я в них писал свою душу.
- Так попробуйте писать в них что-то другое! - Ее Светлость пожала плечами. - Ваша дерзость досаждает мне. И я была бы вам крайне признательна, если бы вы перестали преследовать меня. Я позову вас, коль вы мне понадобитесь.
- Итак, я скверный поэт, я дерзок и навязчив. Что-то еще? Или мне усвоить только это?
- Вам недостаточно?
- Недостаточно! - сердито бросил он. - Я полагаю, герцога в вашей постели я также заменить не сумел, коли дверь вашей опочивальни для меня закрыта?
И тут же замолчал, понимая, что зашел слишком далеко.
Бледность разлилась по лицу Катрин, но она продолжала высоко держать голову. Слова Сержа всколыхнули воспоминания, которые она особенно желала забыть - ночь перед турниром. И вновь перед ее глазами серебрился спасительный лунный луч. Герцогиня стояла, сдерживая вернувшуюся боль, не в силах сдвинуться с места, не в силах дышать.
- Подите вон! - выдохнула она, когда смогла, наконец, произнести хоть слово.
Не менее бледный, он бросился к ней, но замер, так и не осмелившись приблизиться.
- Катрин, я... - прошептал Серж, будто молил ее о прощении, даже не успев осознать, что второй раз в жизни после ее падения с лошади назвал герцогиню по имени.
- Ваша Светлость! Ваша Светлость! - донеслось до них с тропинки, по которой бежала, придерживая юбки Агас, а за ней мчался незнакомый молоденький парнишка, видимо, только с дороги. - Ваша Светлость! Гонец из Фенеллы прибыл!
Они добежали до герцогини и трубадура, и оба одновременно поклонились, едва не столкнувшись плечами. Серж только усмехнулся, глядя на это зрелище. Что ж, теперь она принимает гонцов из Фенеллы. Она герцогиня и единственная госпожа Жуайеза. И кто он такой, чтобы рушить жизнь, которую она для себя выбрала? Это у него никакого выбора не было, кроме как любить ее.
- Вы отпускаете меня, Ваша Светлость? - поклонившись ровно так же, как поклонились Агас и гонец, и явно забавляясь происходящим, спросил Серж.
- Ступайте, - уже спокойно ответила Катрин, - я вас не держу.
И повернулась к Агас и гонцу, не желая видеть того, как он уходит. Он же бросился прочь, не оглядываясь. И не подозревая о том, что в это самое время другой гонец мчится из Конфьяна с вестью для него.
Впрочем, послание короля Ее Светлости герцогине оказалось не менее судьбоносным.
«Мадам!
Выражаю надежду, что мое письмо найдет Вас в душевном покое и добром здравии.
Зная о смерти герцога де Жуайеза, и будучи наслышан о Вашей глубокой скорби по нему, я все же взял на себя смелость предложить Вам сочетаться со мной браком. Этот союз станет взаимовыгодным для нас двоих. Не стану скрывать, что интересуют меня земли Жуайеза, получив которые во владение, я смогу укрепить свое право на трон Фореблё. Вы же станете королевой Трезмонской, что, поверьте, весьма завидная участь для одинокой вдовы. Женщине не должно оставаться одной.
В знак твердости своих намерений и как символ нежных чувств, кои должен испытывать будущий муж к своей нареченной, посылаю Вам фамильный рубиновый перстень.
Прошу Вас обдумать мое предложение и дать мне незамедлительный ответ.
Мишель І де Наве, король Трезмонский».
Катрин убрала в сторону свиток с посланием короля, улыбнувшись, что не содержало оно ни излияний чувств, ни восторгов от красоты или ума герцогини. Простыми словами ей было сделано деловое предложение. Сделано ко времени, и более удачный момент для этого письма сложно представить. Как еще могла избавиться она от Салета? Перед глазами стоял образ, что она когда-то примерила на неизвестного ей родственника, желавшего получить Жуайез. И ее. Старый, отвратительный, жестокий. Несомненно, гораздо хуже герцога Робера... Какие еще могут быть у него родственники?
Герцогиня де Жуайез долго вертела в руках перстень с большим рубином, присланный Мишелем де Наве, уныло рассматривая, как кровью переливаются его кривые грани. И с ужасом понимала, что так же теперь всегда будет кровоточить ее сердце, которое навсегда принадлежит Сержу Скрибу. И которое будет до последних дней знать, что он любит ее.
Единственный человек во всем свете, который любит ее.
Никто и никогда не любил ее.
Никто и никогда.
Для отца она была обузой, которая по злому умыслу графини дю Вириль не родилась мальчиком. Герцог де Жуайез видел в ней подходящую мать для своих наследников, которых желал получить любой ценой. Король Трезмонский нуждался в расширении земель и получении Фореблё.
И только трубадур любит ее.
Только трубадур...
Герцогиня де Жуайез снова взглянула на ровные строчки письма, написанные твердым почерком. Король Мишель был единственной возможностью избежать монастыря. И избавиться от недостойной ее положения слабости.
В тот же миг Катрин, решительно надев на палец кольцо, написала де Наве немедленный ответ.
Письмо было кратким: «Я согласна».
XIX
Ноябрь 1185 года Шум в «Трех кабанах» - дело обычное. Крестьяне да благородные мужи, сойдясь в этой чудесной харчевне, иначе отдыхать, пожалуй, не умели. Но то на руку было харчевнику. Чем больше шуму - тем выше прибыль. Знатные пирушки подчас закатывались здесь. И угощали половину крестьян в деревне или проезжавших мимо путников, зашедших всего-то поменять коней или испить воды. Еще лучше становилось, когда местный трубадур, Серж Скриб, исполнял свои канцоны. На голос его сходилась не половина, а почти что вся деревня. И тогда прибыль харчевника становилась еще выше. Вот только сегодня знаменитый музыкант не спел ни одной своей песенки. Это было так на него не похоже, что даже харчевник распереживался. Одна надежда была - на его приятеля-монаха, сидевшего с трубадуром.
Паулюс с тревогой поглядывал на молчаливого друга. Они уж допивали второй бочонок вина, а Скриб лишь мрачнел, в отличие от других завсегдатаев харчевни, которые чем больше пили, тем веселее становились.
- А давненько мы с тобой не виделись, друг мой Скриб, - вздохнул монах и с уморительно трогательным выражением лица, которое должно было означать заботу, спросил: - Не захворал ли ты? Совсем с лица сошел.
