пружина настенных часов «Молния» выскочила из гнезда и, мгновенно распрямившись, ударилась в защитный кожух механизма.

3

Однако, - первое, что пришло на ум при взгляде на часы. Она и в молодости не засыпалась чуть не до обеда, что уж говорить о теперешних временах, когда потребность во сне пугающе регрессирует. Что ж, пора приниматься за хозяйство. Вслед за этой мыслью пришло изумление - вчера она и думать не хотела ни о чём подобном. Она помнила, что ей было плохо и больно, потом пришёл сон – или что это было, неважно, важно то, что она ощущала свое состояние именно как сон, и ей виделось что-то, и тоже неважно что, главное – именно видения, поскольку последние лет десять она видела снов не больше, чем полено.

Старуха оглядела комнату: протереть пыль да заменить салфетки под иконами на те, что посвежее? Да и таз…

Она свесила с кровати ноги и, шевеля пальцами, попыталась нащупать дырявые вязаные тапочки. В пределах досягаемости таковых не оказалось. Старуха широко зевнула, слезла с кровати и прошлёпала до коврика с оленями босиком, ступнями ощущая прохладу половиц и предвкушая удовольствие от ежеутреннего ритуала. И замерла: не тикают! Она недоверчиво глядела на «Молнию», висящую на хромированной цепочке, будто часы были одушевлённым существом, жестоко разыгрывавшим несчастную старую женщину. Марина Фёдоровна прислушалась. Ну да, она глуховата, но ведь это не мешает ей внимать жужжанию мух и хрипам в собственной груди. Стоят часы. Странно, учитывая, что завод-то недельный, а крутит она неудобный «барашек» каждый день. Не могла же она неделю проваляться…

Она вцепилась пальцами в ручку завода. И принялась вращать её, всё быстрее и быстрее, будто пугающая лёгкость могла смениться сопротивлением усилию. Крики, доносившиеся с улицы, заставили старуху прекратить бестолковое терзание механизма – часы ткнулись в коврик и качнулись пару раз на цепочке. Внутри позвякивала, перекатываясь, пружина.

Зрелище было кошмарным. Галка Феклистова и в былые времена настолько не блистала красотой, что не очень-то и разборчивые местные парни при виде её шарахались в стороны с ничуть не наигранным свят-свят-свят, с годами же лицо её и тело стали ещё безобразнее. Она походила на скрюченную, изломанную, жуткими узлами завязанную корягу. Коряга бежала.

Она стелилась над улицей, поросшей хилыми бодыльями бурьяна. Её космы болтались грязными жгутами, которые, казалось, способны перебить, повыворачивать кости, выпирающие из-под нелепых бугристых нагромождений рыхлой плоти. Чудовище мчалось, как показалось Марине Фёдоровне, прямо на неё – старуха попятилась, едва не упав, запнувшись о ступень крыльца. За Галкой, прихрамывая, бежал Копыльченко, одной рукой придерживающий оправу очков с перемотанной черной изолентой перемычкой другой же размахивающий так, словно от комаров отбивался.

- Начинается! – заорал бывший завхоз, и Марина Фёдоровна медленно сползла спиной по срубу своего дома, крестясь и ощущая сердце прыгающим вверх-вниз по пищеводу зверьком. Губы Копыльченко расплылись, разметались отвратительной бахромой и запунцовели. Он что-то возбужденно бубнил, и лохмотья губ взлетали и опадали, и слюна вылетала изо рта взвесью мелких капелек. Старуха закрыла глаза и сглотнула, подавляя тошноту.

Грибы. Её глаза широко распахнулись, и тут же сузились в подозревающие щелочки. Она с невероятным для её возраста проворством поднялась. В коленках хрустнуло, и боль заставила её вскрикнуть. В другой день она пошла бы в дом и, прилегши на кровать, попыталась поменьше двигаться, дабы боль, повертевшись в теле, убралась восвояси, решив, что поживиться тут особо нечем. В другой – да, но не сегодня. В груди заклокотало, и старуха прокашлялась, сплёвывая на растрескавшиеся ступеньки крыльца.

Оглядев обозримые окрестности и прикинув, где вероятнее всего найти грибницу, отправилась на заброшенную пасеку. Далековато, конечно, да и страшно, однако там наверняка не встретит конкурентов. Каждый следующий шаг давался легче предыдущего, и Марина Фёдоровна ухмыльнулась мысли, что торопится, как на свидание. В некотором смысле так оно и было. Она быстро зашагала вдоль пустых домов – из-под босых ног разлетались брызги пыли, на лету развеивающиеся и, клубясь, опускающиеся на покрытую трещинами землю.

Холодало и сумрачнело. Она вскинула голову к небу. Будет дождь. Она чувствовала себя лучше и лучше, и поднявшийся ветерок не досаждал старым костям. Марина Фёдоровна заприметила россыпь пупырчатых шляпок, и опрометью бросилась к ним, воровато озираясь по сторонам и недоверчиво улыбаясь удаче. Мелькнула, было, мысль поделиться с соседями, но старуха не дала ей развиться. Она хихикнула и рухнула на колени, глядя на грибы с вожделением. Не опоздала – грибы не успели сморщиться, выплеснув перед этим свою жижицу. Голова закружилась от ощущения удачи, и Марина Фёдоровна улеглась на траву, раскинув руки в стороны и глядя на небо с вызовом распутницы.

Глава I

Глава I

1

Катя. Екатерина Тимофеевна. Екатерина Тимофеевна Горбунова. Кошмар. Имя ещё ничего – надменное такое, монархически-величавое, имперски-гордое. Отчество неплохое – народное, кондовое, тёплое, домашнее, уютное. Фамилия вот подкачала, но тоже не худший вариант, и имей она какого известного однофамильца, биографы оного обязательно сочинили бы на этот счёт романтическую историю: допустим, о несчастном горбуне и втрескавшейся в него боярской дочке, каковая супротив воли отца взяла да и поселилась в доме у калеки, и наплодила странная парочка потомков, кои и продолжили род убогого. Так что составляющие ФИО компоненты по раздельности были не лишены приятности, а то и благозвучия, будучи же собранными вместе составляли сочетание какофоническое. Это нагромождение звуков резало слух, как Катина внешность – взгляд. Ей мнилось, что все только тем и занимаются, что таращатся на прыщавую толстуху, а смех прохожих или обрывок разговора их же так и вовсе ввергал в отчаяние. И она торопилась домой, чтобы, запершись на оба замка в своей однушке, тотчас набрать номер родителей и осыпать поднявшую трубку маму упреками в том духе, что уж лучше бы родительница аборт сделала, чем самим рождением уродины обрекла ту на существование парии.

Она швырнула на тумбочку батон, сбросила на пол парус плаща, кинула поверх блузку, пошитую будто по лекалам туристической палатки, и джинсы такого размера, что стандартные накладные карманы казались на них мелкими декоративными элементами. Взяла телефон и отправилась в ванную, соображая, сейчас поговорить с мамой или заскочить после