лицом.

— Я согласна, - сказала Катя, и ей показалось, что она уже это говорила, и она теперь тщилась припомнить, было ли это в действительности или мысль закралась благодаря сомнению и неуверенности.

— Обмоем? — Филя выудил из внутреннего кармана полупальто три малюсенькие бутылочки с водкой. — Из горла и без тостов. Чтоб не сглазить.

— Да она и на выпускном-то ни капли в рот не взяла, - проговорила Люба с сомнением и посмотрела на Катю в упор: или, мол, ошибаюсь?

— По такому случаю я, кажется, и от самогона бы не отказалась, - сказала Катя и осеклась под сочувствующим взглядом Филиппа.

— Кать, всё получится, — бросила Люба на прощание. Кивнул Филипп. И они ушли, влюбленная парочка – ей двадцать пять, ему под сороковник. И до Кати постепенно стало доходить, что поле предстоящей деятельности для нее – полнейшая загадка. Она то и дело хватала трубку, и не решалась позвонить, опасаясь узнать, что стала объектом очередного глумливого розыгрыша. Разболелась голова, и она прилегла на диван.

Она извивалась вокруг хромированного шеста под счастливое, похотливое, восторженное улюлюканье разгоряченных спиртным и зрелищем, и сама чувствовала невероятное возбуждение, такое мощное, что начала опасаться позора, однако решила, что вид стриптизерши, корчащейся в совершенно натуральном, не наигранном экстазе оргазма, добавит пару лишних мегаватт общей наэлектризованности её сексуальностью, а это совсем неплохо в свете предстоящего продления контракта, поскольку можно будет оговаривать совсем другую сумму, и она уже сползала вниз, содрогаясь, захлёбываясь стонами, когда такой великолепный финал свёлся к обыкновенному дешевому кривлянию стараниями идиота с будильником, идиота, всеми манерами и даже голосом подражавшего Катиной маме в минуты нетерпения; он размахивал железным механическим чудовищем и тыкал пальцем с педерастически накрашенным ногтем в циферблат, верхнее полукружие которого вместо цифр было украшено словом ФИЛИПП; потом недоумок с будильником, всё ещё трезвонящим, пробрался сквозь толпу к ней, и заорал прямо в ухо: — Да просыпайся…

…же ты, наконец. И чего это ты так стонала? Что ли заболела? - спросила мама и вышла, не удосужившись выслушать ответ.

Не каждая красавица соберется за полчаса, хоть ей и не приходится прилагать сколь-либо серьезных усилий к тому, чтобы выглядеть достойно. Чего уж говорить о Кате, которая каждое утро совершала невозможное, придавая своей внешности какое-то подобие среднестатистической усредненности. Тем не менее, она успела как раз вовремя – выскочила на улицу как раз в тот момент, когда у подъезда, чиркнув дисками по бордюру, остановился красный «гольф». С тихим скребущим звуком опустилось тонированное стекло, и перегнувшийся через пассажирское сиденье Филипп, широко зевнув, поинтересовался, не передумала ли она. Конечно, нет, ответила она и открыла дверцу, отметив, что Филипп и не пытался ей в этом помочь.

Здание этого проектного института получило прозвище Обелиск, как казалось Кате, не столько благодаря острословию народа, сколько стараниями самих сотрудников института, решивших поименовать подобным образом место работы для краткости, ну, и чтобы всякие любопытствующие не задавали дурацкий вопрос: а как эта мутотень расшифровывается? – табличка под козырьком главного входа была украшена аббревиатурой настолько же незапоминабельной, насколько нечитаемой. И Катя застыла, шевеля губами и хмуря брови, и торчала бы так битый час, если бы не угадавший причину её замешательства Филипп, увлекший девушку за собой, в кондиционированную прохладу вестибюля, со словами: И не пытайся. Сам сколько раз пробовал – без толку.

Они шли все дальше и выше, кружили по переплетениям серых коридоров, проходили сквозь холлы, полные табачного дыма и выпускавших его сотрудников, заглядывали в кабинеты, где Филипп кого-то приветствовал, останавливались перед охранниками, непонятно что стерегущими, пили пару раз кофе, сварганенный автоматами.

Это было нудное путешествие, и Катя здорово пожалела, что не надела растоптанные кроссовки – в туфлях противно чавкало, ступни елозили по влажным стелькам, и резь в ногах буквально вопила, что Катя натерла не одну мозоль. Безусловно, большинство лопнуло, но осознание этого как-то не успокаивало и боль в ногах не притупляло. А просить пощады она всё не решалась. Она просто стала подыскивать местечко, наиболее перспективное с точки зрения беглянки: уголок какой тёмный, лестница запасная, или, там, пространственно-временной портал, на худой конец…

И чуть нос не расквасила о черную металлическую дверь под плавным изгибом лестницы. Такая дверь может вести только в кладовку, решила Катя, и разрыдалась: пройти столько мучений для того только, чтобы узнать, что при всех твоих умениях, заслугах и желаниях кабинетом отныне будет кладовка, а орудиями труда – ведро со шваброй.

На двери синела криво наклеенная полоска бумаги с выведенным маркером словом ШАНС. И впрямь он. Только её ли? Филипп, не обративший никакого внимания на эмоциональное состояние девушки, набрал несколько цифр на панели замка, дёрнул вниз рычажок с проушиной…

…и в Катин нос ударила смесь ароматов раскаленного метала и пластика, цветочного освежителя воздуха, косметики и сигаретного дыма; уши заложило от чудовищно низких басов – впрочем, музыка сразу стихла до уровня вполне терпимого. Ярко накрашенная девушка выронила сигарету, так, как это делают школьники при виде директора – не то чтобы из уважения, скорее чисто рефлекторно.

— Курим, Светик? — Филипп подтолкнул Катю вперёд. — Это Света, наша реклама, в смысле – рекламный отдел, в студии Серый. Слыхала, наверное. Небось, полгорода усаживает деток во время его эфиров: послушай, мол, папу. Кобелина. Ладно, познакомитесь ещё. А Это, Светик, наш новый голос. Катя. Хотя имя бы… — Филипп покрутил в воздухе пальцами. — Имя придётся изменить. Ну, псевдоним подберём… Кать, ты подумай. Так, вы тут её не обижайте

— Да-а-а, это будет затруднительно, - Светик рассматривала её с ног до головы всё время монолога Филиппа.

— Так, ты это прекращай, — Филипп повысил голос. — Возомнила себя черт-те кем. Да сейчас таких рекламных менеджеров – только свистни. Кстати, что там с роликом Пентюхова?

Светик растерянно захлопала глазами, руки затеребили штаны широкого кроя. И бросилась к Кате, почувствовавшей головокружение и начавшей медленно оседать, заваливаясь на бок и хватаясь за хлипкую прозрачную пластиковую дверцу на несерьезных петельках. За дверцей гудели и помигивали огоньками три здоровенных агрегата,