показаться даже излишним, если бы не большие пальцы ног, торчащие из рваных тапок. В этом весь Игорек.

— Так что, собственно, у вас за дела? — Он надменно глянул на Колю-Толю, потом, вопросительно, — на меня… Нашел толмача. Летописца!

Я как мог обстоятельно рассказал ему все: как Никита в Москве купил лосиную ногу у некоего Гурама Исаакыча, с целью ублажить Ирку после провала своей диссертации, но Ирку не ублажил, а нога кровью слепила страницы его диссертации, после чего диссертацию пришлось выкинуть в Неву, а нога осталась. И как тут вклинился Коля-Толя, и не раз уже обогатился на нашей ноге, и как развелись на ней лосиные мухи в таком количестве, что подняли и понесли наш катер, да и сама нога на мухах летала теперь, куда хотела… Умолк, чувствуя неубедительность. Потом все же добавил, что в конце концов нога, это наше всё, наше главное и единственное вложение (кроме бочки дегтя?), теперь покинула нас, обидясь на наше безобразное поведение…

— И ты думаешь — в это можно поверить? — усмехнулся Игорек.

Мы молчали.

— Спроси у него! — Я указал на Колю-Толю, человека из народа.

— Мне кажется, он… э-э-э… пьян, — надменно произнес Игорек.

— Кто пьян? Я? — обиделся Коля-Толя. — Да дай мне волю — я вообще перестану пить!

— Вон она! — заорал вдруг Никита.

По крутому берегу за протокой, сквозь чащу и бурелом, лосиная наша нога скакала за лосем, который улепетывал на всех своих четырех от такого ужаса!

11

Сперва мы успешно гнались за ней. Коля-Толя, наш лиходей, золотые руки, серебряная душа, глаз-алмаз, все мгновенно наладил, обмотал сломанный вал какой-то портянкой и винтом поднял сзади бурун. Игорек из последних сил пытался быть снисходительным, но азарт захлестывал и его.

— А скажи-ка, дружо-ок, — обращался он к Коле-Толе, — сколько, как ты думаешь, срок действия твоей… э-э-э… портянки?

— А… ее знает! — азартно отвечал Коля-Толя, глядя вперед.

— Как утверждает… э-э-э… наш пьяный друг, некоторый запас прочности имеется, — перевел Игорек речь Коли-Толи для нас, культурных людей. Все-таки мы, трое, близки. Сколько мучились, много думали: «Жили не по лжи ли?»

Лось скрылся, и теперь нога уматывала исключительно от нас: крепко мы ее запугали! Но настигали-таки… И тут! Как раз возле омута зловещей щуки послышался треск, потом грохот: срок действия нашей портянки вышел, и она разлетелась… До сих пор носим обрывки ее на груди как память о нашем героизме!

— Ну… все! — побледнел Никита.

Мы тонули. Тот «дребадан», когда мы влетели на камни Шереметевской отмели, даром не прошел… воды в каюте было до пояса. Понятно. К тому же пополнился экипаж. И бочка дегтя, образно говоря, оказалась последней каплей.

— Кто хочет — может уплыть! — произнес Никита. Но никто не покинул борт. Даже Виолетта.

— Отлично… тонем вместе! — заорал Коля-Толя.

Мы погружались. В гости к щуке… Надеюсь, она помнит нашу доброту?

Вокруг уже было абсолютно темно! Чистый деготь. Так что уже и непонятно: на воде мы или уже под водой?

— Смотри!.. — прошептал Никита.

Тихо мерцая, мимо нас с робким шорохом пролетал клин лосиных мух… вытянувшийся в форме нашего катера! Чуть замедлясь, пролетел мимо нас и стал удаляться… как красивая мечта, порвавшая с тяжелой реальностью! Мы убито молчали.

— Нехорошо, — капризно произнес Игорек, — когда форма опережает содержание!

Форма застыла (видно, обидевшись?). Потом вернулась, попятясь, — и села на катер, как чехол. С тихим чмоканьем нас вынули из воды. Мы полуплыли-полулетели. Мухи справлялись уже с трудом. Впереди, если верить карте, нас ждали Важины, Козоручей, Хевроньино, Пидьма, Плотнично, Ровский Карьер и наконец — Вознесенье.

Мы тихо двигались в абсолютной тьме. Лишь наш чехол сиял множеством крылышек.

— А чe? Гордо идем! — произнес Коля-Толя.