Колька подошёл и стал с любопытством наблюдать за пленными, неторопливо, смакуя свой бутерброд. Один из пленных, который оказался ближе всех к мальчику, разогнулся и застыл, как изваяние, не отводя глаз от бутерброда. Колька не был жадным ребёнком и, отломив кусочек, протянул немцу. При этом один кружочек лука упал на землю.
Что руководило тогда Колькой? В то время все, от мала до велика, ненавидели фашистов. Ни о какой жалости не могло быть и речи. Пленный, как бы не веря в подвалившее ему счастье, подошёл к Кольке, медленно протянул грязную руку, взял, протянутый ему кусочек и молниеносно проглотил его. А потом, поднял, упавший на землю кружок лука, очистил от песка и тоже съел. Кольке стало жалко его, и он отломил ещё кусок, уже побольше, и протянул немцу. Тот взял хлеб, затем позвал своего товарища, разломил пополам и поделился с ним. Тогда Колька протянул им остаток хлеба и побежал домой.
Дома он наврал бабушке, что уронил хлеб в яму, которых во дворе было предостаточно, и попросил ещё один. С новым бутербродом Колька опять побежал во двор. На этот раз он протянул немцу весь бутерброд целиком. Немец положил его на камень. Затем вытер об полу шинели грязные руки, присел, взял Кольку за плечи и притянул его к себе. Ласково поглаживая мальчика по голове, он что-то по-своему приговаривал, прижимая его к груди.
Рука у него была твёрдая, шершавая, но очень ласковая. От его одежды пахло чем-то взрослым, солдатским. Точно такой же запах был у отца, когда тот уходил на фронт. Колька закрыл глаза и почувствовал себя таким маленьким, что ему даже захотелось попроситься "на ручки". Ему показалось, что такая, именно такая рука должна быть у его отца!
О подобных телячих нежностей дети военных лет даже и не могли себе представить. В глазах у Кольки предательски защипало и перехватило дыхание в горле. Он почувствовал, что сейчас расплачется. С трудом сдерживая слёзы, он оттолкнул руками пленного, развернулся и побежал домой. Там, уже не сдерживая себя, мальчик уткнулся лицом в пахнувший жареным луком и ещё чем-то вкусным бабушкин передник и дал волю слезам. Бабушка Нина, не понимая, почему он плачет, стала его успокаивать:
- Чего ты, маленький, плачешь? Что случилось? Кто тебя обидел? Идём, покажешь мне его.
Затем посмотрела через окно. Там она увидела, как пленные сидят на камнях, едят его бутерброд и что-то между собой обсуждают:
- Ах, вот оно что! Они у тебя отобрали хлеб? Сейчас я выйду и разнесу этих недобитков. Мало им твоих родителей, мало им Идочки и Дорочки, так они ещё и у сироты последний кусок хлеба отобрали? Ну, нет! Кончилось их время!
- Бабушка, не надо, - сквозь слёзы промычал Колька, - он у меня ничего не отбирал. Я ему сам отдал. И в первый и во второй раз. Я тебя обманул.
- Ну, дал и дал. Чего же ты плачешь? Зачем ты это сделал? У нас же у самих нечего есть!
- Мне стало его жалко. Только ты об этом никому не говори, а то меня во дворе теперь все засмеют.
- Так чего же ты плачешь?
- Я не знаю. Он погладил меня по голове. От него пахло так, как от папы, когда он шёл на войну. Мне даже захотелось к нему на ручки, - еле договорил фразу Колька и по-настоящему разрыдался во весь голос.
Бабушка как-то странно посмотрела на Кольку, затем обняла его и тоже заплакала, приговаривая:
-Сиротинка ты моя, добрая и доверчивая. Как ты только будешь жить, когда я умру?
Представив себя одного, без бабушки, Колька разревелся ещё больше. Бабушка, почти успокоив его, подошла к буфету, взяла половину буханки хлеба, почему-то взвесив её в руке. Тяжело вздохнула и решительно разрезала её пополам, что-то бурча себе под нос. Потом смазала хлеб подсолнечным маслом. Подумав немного, положила сверху нарезанный огурец, накрыла его кружками лука. Затем достала из кастрюли три варёных картошки. Всё это завернула в газету и протянула Кольке свёрток:
- На, отнеси и отдай им пусть едят. Раз уж ребёнка погладил, значит, совесть у них просыпается. Может когда-нибудь и выйдет из них толк. Прости, Господи, - она отвернулась и вытерла уголком передника слёзы.
Затем подошла к иконам и стала крестится, что-то приговаривая.
Колька опять побежал во двор. Его знакомый увидел его и улыбнулся мягкой, доброй улыбкой. Колька, опустив глаза от стыда за то, что он чуть было не расплакался при нём (ведь победитель же - он, Колька!) и протянул ему бабушкин свёрток. Пленный развернул его, увидел бесценный дар бабушки Нины. Он что-то опять пробормотал, подняв взгляд на окна. Колька посмотрел на него и увидел - по грязному от пыли лицу немца текли слёзы, оставляя на небритых, морщинистых щеках светлые дорожки.
То были горькие слёзы войны.
Дополнение к написанному:
В 1946 году в Киеве состоялся судебный процесс над участниками массовых расстрелов во время немецкой оккупации Украины. Некоторых приговорили к смертной казни через повешение. Приговор исполнялся публично в центре города на Думской площади, (площадь Независимости). Остальные были приговорены к длительным срокам заключения. После смерти Сталина все они были амнистированы Хрущевым. В 1947-1948 годах по делу эйнзатцгрупп и зондеркоманд перед американским военным судом в Нюрнберге предстали 24 эсэсовца, 14 приговорили к смертной казни. В конце 60-х, в Дармштадте состоялся суд над группой эсэсовцев участвовавших в массовых расстрелах в Бабьем Яру. На скамье подсудимых оказался десяток мелких сошек, да и те легко отделались. Главными виновниками сделали Блобеля и Раша, которых к тому времени уже не было в живых. Таким образом, главные организаторы массовых убийств в Бабьем Яру почти все сумели избежать заслуженного наказания.
Генерал-майор Курт Эберхард, отдавший приказ о расстреле, не был осуждён - он умер в 1947 г. в Штутгарте
Генеральный комиссар