Не одно поколение художников XX века провалилось в «Чёрный квадрат» Казимира Малевича. Чёрная бездна манит, притягивает и топит творцов. Но существует свет жизни, свет, попирающий тьму, который дарован Богом.

В поисках света молодой художник Андрей решает поехать на загадочную речку Шередарь, чтобы запечатлеть весеннее пробуждение природы. Год назад случайно попав в глухие места Владимирской области, он всю зиму мечтал вернуться на крутой речной берег и написать картину весеннего разлива. В пути, присев отдохнуть на поваленную берёзу, Андрей прозревает старца, который благословляет художника на работу и внушает ему уверенность в своих силах…

Александр Петрович Сизухин
ЗОЛОТОЙ КУПОЛОК повесть

Птицы здесь поют без фальши,

По утрам роса чиста,

И такая даль, что дальше

Можно видеть лишь с Креста.

Николай Зиновьев

1

— Поедешь все-таки? И охота тебе тащиться, — Лёня помолчал, поскрёб богемную поросль на подбородке, глянул в окно. — Грязюка там, всё развелоооо. — На букве О он свел губы и выпустил колечко дыма. — Увязнешь, старик…

Продолжая собираться, Андрей тоже посмотрел в окно, отметил, что к Пасхе надо бы вымыть стёкла в мастерской, — за зиму совсем помутнели, но смотрел он не вниз из окна, а вверх, в небо, которое так синело, так звало его на простор, под свой купол, что и последние сомнения в правомерности поездки улетучились.

Нынче стало не принято у художников выезжать на природу; ехать на этюды, волоча с собой мольберт, краски, треногу — чего ради! Пожалуй, только студентов и встретишь где-нибудь в старом московском переулке, или на пригорке у леса. Да и то — рисуют чего-то наспех на картонке, держа её на колене. Задание, выполняют. Плэнэр, — одним словом…

— А я тебя с собой и не зову, — ответил Андрей.

— Я и не поеду, если б и звал… Зачем то, что во мне есть, куда-то везти. От себя же не уедешь. Я вон лучше в Измайлово сгоняю, своих «прерафаэлитов» толкну. По весне-то обострение, пиплу должно понравиться.

Последняя Лёнина работа, которую он обозвал «прерафаэлитами» представляла собой картину, где была изображена русалка в омуте среди кувшинок. Тщательно выписанные лепесточки напоминали манеру Шилова, а желтенькая сердцевинка цветка — чуть набухший сосок самой русалочки. Создавалось впечатление, что в следующее мгновение и из остальных кувшинок появятся прекрасные водяные девы. А на берегу, среди трав и вьюнков, стояли два влюбленных златокудрых гея.

— А? Старичок, ну гениально же… Ай да Лёнька, ай да сукин сын!

Лёня бегал по мастерской, взглядывал на картину, поворачивая мольберт то к свету, то от света, проверяя впечатление от бликов. Всё было хорошо. Несмотря на обилие изображенной воды, водорослей, леса от неё не веяло холодом, но, наоборот, тела притягивали взгляд реальностью и нежным теплом.

— Мастеровито, — оценил Андрей, — могёшь! Только вот — зачем?

— Нууу, ляпнул. Для денег, старичок, для них, мой ласковый. Это ты один, а мне семью кормить надо…

Мастерские художников располагались рядом. Живописцы захаживали друг к другу в гости, и, хоть и были разными по таланту, и даже по взглядам на жизнь, тем не менее, друг друга не раздражали. Частенько вместе отмечали удачи; взалкав же от неудач, вовремя могли, однако, остановиться, и разбежаться по домам. Были способны подолгу совсем не видеться, но если разлука зашкаливала за месяц, скучали.

— А может, лучше возьмем «Пять озер»… Раздавим не спеша? Отметим наступление весны… — говорил, растягивая слова и поглядывая на приятеля, Лёня.

— Нет, я же сказал — уеду. Завтра с первой электричкой… А сегодня пораньше лягу, чтобы выспаться. Так что, — плыви по пяти озерам сам.

— Не, одному в такие плаванья пускаться опасно. Тогда завтра отчалю на «верник» в Измайлово.

На том приятели и расстались, но у каждого в душе, на самом донышке её, оставалась от встречи горчинка непонимания. Это ни в коем случае не портило приятельских отношений, но и не позволяло этим отношениям перетечь в душевную дружбу.

Андрей сразу не уснул; он долго ворочался на жесткой кушетке в углу студии, перебирал в голове вещи и предметы, которые приготовил к завтрашней поездке, — не забыл ли чего? И лишнего не хотелось тащить, ибо путь задумал не близкий.

Электричкой до Покрова, потом автобусом до поворота у моста, потом пройти еще две деревни, — да всё в гору, и оказаться на холме, с которого откроются такие чистые дали с заливным лугом, синими лесами, где под куполом небесным сама собой приходит мысль: вот оно, — царствие Твое, воля Твоя, имя Твое… Ещё до имени… Только пробудившись, только начав творить; ещё до Адама, до Евы…

На холме притулилась деревенька о десяток домишек. Первый раз, случайно забредя на этот холм и выяснив название деревни, Андрей ушам не поверил. Как это? Осталось действительно старинное название, которое не переделали в какое-нибудь Октябрьское, Красный Труд или, того хлеще, в Клару Цеткин. Деревенька прозывалась — Гостец, как нарекли её первые насельники, таким и сохранилось удивительное имя.

В Гостец и собрался Андрей в гости.

То, что даровано было ему свыше — дар его, нуждался, в отличие от Лёниного таланта, в постоянном поиске смысла — зачем? Для чего дадено? И именно ему? Ведь не случайно же это произошло когда-то. Эти мириады молекул катились десятилетиями, столетиями, а может быть — тысячелетиями, навстречу друг другу, — и вот он, Андрей, должен почему-то завершить этот бег. Завершить, или увенчать? Ведь после него — никого: ни сыночка, ни дочки не остаётся в этом мире.

«Тупик, или венец?» — пытался понять он замысел о себе. Одарённый особой способностью видения, понимания и воссоздания жизни, Андрей с самого детства ощущал себя только художником и никем другим. В школе учился хорошо по всем предметам, всё давалось легко, будто кто заботился, чтобы тратил он больше времени на художество, а не на что-либо другое. Мама не успевала покупать альбомы для рисования, — они заканчивались в несколько дней. Он рисовал всё подряд, стоило лишь попасть чему-нибудь в поле зрения: стул, — рисовал стул, угол дивана, — он появлялся на листе; герань на подоконнике, любимый затрепанный мишка, муха, севшая на лист, бабушкины очки — всё переносилось с удивительным сходством на бумагу. Но однажды…

Андрею было лет десять, когда он впервые попал в цирк. Нужно ли описывать, как поразило мальчика представление! Нет, не отдельные номера держались в голове, но вся программа, всё-всё жило, вертелось,