-- Здорово, слушай!
Я посмотрела на картинку, где был изображен большеголовый пацан с огромными глазами, внутри которых как бы застыли большие капли (слезы?).
А круто малая рисует! И тут в мое сознание, как нетерпеливый пешеход, рванувший на красный свет, пока все остальные аккуратным рядочком ждут зеленого, вбежала одна лихая мысль.
Я принялась читать вслух:
-- "Кевян залес в домик на дереве. Там было плохое электричесва. Поэтому телек неработал. Кевян заплакал потомучто скучал по мами". Ничего себе, сколько ошибок! Ужас! Я взяла красный карандаш, вытащила листок из альбома и едва коснулась бумаги острием карандаша, как была сбита с ног разъяренной мелкой.
-- Стой!
Но было поздно: через весь рисунок протянулась красная черта.
Лизка набросилась на меня с ревом и кулаками.
-- Сука!!! Что ты наделала?!!
-- Ли-из, -- в комнате показалась ошеломленная Янка, -- ты откуда слова такие знаешь?!
Лиза перевела на мать полный гнева взгляд.
-- Дура, дура лысая!!! Взяла всё и испортила!!!
-- Лиз, ну ты чего, нарисуешь новый рисунок...
-- Вы ничего не понимаете! Тупые взрослые! У меня так больше не получится!!! Там у меня получилось лицо! И глаза! И диван!
Раскрасневшаяся, взлохмаченная Лизка смотрела на нас с такой искренней ненавистью, что могла бы -- убила бы обеих.
Она села на стул, одним решительным движением раздвинула барахло на столе, схватила листок, ручку и принялась рисовать.
-- Не получается! -- в бешенстве взревела она. -- Не то!!! Голова сплющенная!
В ярости она стукнула себя по голове кулачками с обеих сторон. Затем еще раз.
-- Нормально вроде... -- сказала я, взглянув на ее рисунок из-за плеча. -- Немного похоже на баклажан...
-- Отстань! Это все ты! -- Лизка скомкала рисунок и швырнула его в стену. -- Ненавижу тебя! Убирайся! Во-о-он!
-- Лиза, я тебя сейчас! -- Янка вскипала, но я схватила ее под руку и вытащила из комнаты.
Лизка еще долго орала нам вслед. Потом что-то рисовала, комкала, швыряла в стену (судя по звукам ударов, не только комья бумаги)...
-- Картошку почистишь, -- бросила мне Янка на кухне. -- Я пока капусту нашинкую...
В раковине была горой свалена посуда. Обычно всю мелкую работу по дому делал Леня, отличавшийся любовью к порядку. В иное время посуда была бы вымыта и выстроена в сушилке по размеру, как дети на уроке физкультуры.
Лизка зашла в комнату где-то через полчаса.
Она молча положила свой новый рисунок на стол перед Яной (подальше от меня).
-- Вот тут получилось нормально.
Я вытянула шею и прочла: "Кевяну было грусно. В домике на дереве нельзя было посмотреть мультики. Телевизр показывал только помехи. И мамы не было нигде".
-- Борщ будешь? -- спросила ее Яна.
Малая кивнула.
-- Погуляй тогда еще с полчасика.
Лизка взяла рисунок и молча вышла из комнаты. Еще через двадцать минут она включила музыку и принялась подпевать. У нее было вдохновение. Она рисовала.
С Кевяном происходили всякие разные неприятности, но не унывал и только скучал по маме.
После ужина Янка провела меня до остановки.
-- Как ты это сделала? Она же ни с кем не хотела разговаривать! А тут ожила...
-- Фокус-покус! -- Я развела руками.
Я не стала рассказывать Яне, как в Лизкином возрасте побила своего одноклассника за то, что он на уроке рисования нечаянно разлил воду на мой рисунок. Таких, как мы, творческих психов, разозлить -- значит оживить. Главное -- потом самому выжить.
-- Они эту девочку, Дашу, навещать будут всем ансамблем через пару недель... Думаешь, стоит ее пустить?
-- Пусти, конечно. Все нормально будет. Она вышла из острого состояния. -- Это я ляпнула просто чтоб показаться умной.
Мне хотелось сказать еще много: что Лизка тоскует по Лене, хоть он и не родной ее отец, что она маленькое вредное и грустное создание, которое перепортит еще много бумаги и нервов себе и окружающим, что вот так беспомощно лежим время от времени мы все, хотя у нас есть и руки и ноги, но как будто мы упали в темноте со скользкого матраса на пол и забыли, как вставать...
Но пока я думала, что и как сказать, Янка вдруг набросилась на меня, сдавила в объятиях и в своей странной, кликушеской манере запричитала:
-- Татусечка, спасибо тебе огромное, не знаю, чтоб я без тебя делала, я бы тут с ума сошла, мне так с тобой повезло, ты такой друг хороший, хочешь, я тебе отдам куртку кожаную свою зеленую, а то ты ходишь как бомж, совсем несчастная!
И я, вздохнув, вновь завела свою обычную пластинку про то, что ходить в черном -- это такой стиль, что одежда у меня хорошая (я не врала, мое пальто стоило с половину Янкиной зарплаты, а ботинки и того больше) и все у меня замечательно.
Но Янка не слушала и все твердила, что у нее пропадает просто отличная куртка, сама бы носила, но что-то в груди жмет.
И так мы препирались до того самого момента, как я заметила во тьме три глаза электрички.
Я забралась в вагон (деревянные сиденья, боги, боги мои! Нда, даже не знаешь, может, маршрутка, в которой тебя взбивают как шейкере, была бы и лучше), достала из кармана пальто телефон и забила в заметки новый стих:
Когда человек был маленький
Он жил в раю
И постоянно бычил
Все ему было не то и не так
Тогда бог сломал рай
И человеку пришлось офигевать и расти
Хотя вопросы все равно росли быстрее него
Смыкались кронами над ним
Лишая света
Но тем сильнее
Светился крошечный
Кусочек неба над головой
Прощальная улыбка