Лизка несколько секунд придирчиво осматривала результат, а потом с превеликой важностью кивнула.

Потом Янка долго донимала меня вопросами:

-- Лизка меня спросила, будет ли Леня жить с нами. Я говорю: ну, наверно, будет. А она мне: он большой, как дом. И смеется. Это к чему?

-- Думаю, он ей понравился. С домом нельзя сравнить что-то плохое, -- философски заметила я.

Был дом, да и сплыл. Так-то.

Что мне сказать девочке, которая впервые поняла, что танцевать можно перестать навсегда? И в то же время -- можно не прекращать никогда?

Тайка была черноволосая, смуглая, с сосредоточенным, каким-то теневым выражением лица. Но стоило ей рассмеяться -- и вспыхивала красота. Как вырвавшаяся из окна занавеска, развевающаяся на фоне неба -- просто занавеска, просто небо, а сердце ликует!

Тайку я любила и никогда не перестану любить, как все те, кто видел, как она смеется...

Я знала ее с детства -- так вышло, что ее мама, тетя Света, приходилась нам какой-то дальней родственницей, точно не скажу, какой. Тетя Света приезжала к нашей бабушке в деревню -- пить молоко и фотографировать. Тетя Света -- безумный энтузиаст фотографии. Тогда, в начале 90-х, у нее был пленочный фотоаппарат, черно-белый, она не признавала цветного. Она творила искусство. Снимала купающихся в пыли куриц, жующих свои тяжкие думы коров, чертоподобных коз, вечно брюзжащих индюков и всю прущую из земли зелень -- неважно, как высоко от этой самой земли зелени удавалось подняться.

А еще тетя Света передвигалась на инвалидной коляске или костылях, в зависимости от того, где как было удобнее.

-- У мамы был полиомиелит, и она могла остаться совсем неподвижной, но ей повезло, а то бы, конечно, не было бы меня, -- говорила мне серьезная Тайка. -- Мама у меня такая ма-ама...

И это действительно была такая ма-ама... Она не переставала удивлять. Никогда.

-- Мама считает, что ей можно все, она меня родила потому, что кто-то ей сказал, что калеке не стоит иметь детей! А она нашла себе мужчину -- и меня родила! И теперь командует мной, как хочет! -- Тайка иногда так полушутливо ныла. -- Мужчиной, конечно, так не покамандуешь!

Моя бабушка держала свиней. От свиного сарая к навозной куче тянулась канавка, через которую была перекинута доска. Обычно мы старались быстро проскочить это место, потому что вонь там просто сшибала с ног. Но однажды, во время очередного забега из сада во двор, мы не захотели бежать друг за дружкой -- и ломанулись на доску вдвоем. А-а-ах! И Тайка полетела в вонючую навозную жижу.

-- Ха-ха-ха! -- Я не могла удержаться от смеха -- и тут же шлепнулась в грязь с противоположной стороны.

-- Ха-ха-ха! -- теперь уже зашлась смехом Тайка. Ее перепачканное лицо все равно осветилось так, как будто на грязь плеснули золотом.

Я с притворной злостью зачерпнула ладонью грязи и швырнула в нее:

-- Получи!

-- И ты получи!

Вонь, бесившая нас в первый миг, словно сама собой унялась. Универсальный закон мироздания: когда ты по-настоящему влип в дерьмо, тебе уже не воняет. Мы подняли в свиной канаве такой радостный визг, с каким порой скакали под дождем.

-- Ха-ха-ха, мы -- свиньи! -- орали мы. -- Мы -- свиньи!

-- Девочки! Ну девочки! -- Тетя Света торопливо, но старательно преодолевала на своей инвалидной коляске порожек дома. -- Что же вы наделали? Я же без фотоаппарата! Подождите! Не вылезайте оттуда!

А мы и не думали.

Тетя Света, провозившись в какое-то время в доме, выбралась наконец-то наружу и устроила нам фотосессию. Перепачканные в навозной жиже, вонючие и безумно счастливые мы смотрим с этих фотографий -- я, бледная дрища с ногами-руками спичками, и смуглая Тайка, освещающая фото своей улыбкой.

Потом, правда, оказалось, что она подхватила какого-то свиного паразита и ей пришлось две недели пролежать в больнице.

Когда я уже жила в Питере, Тая позвонила мне и обрадовала: они с мамой приезжают. Тете Свете полагался какой-то курс лечения в здешней больнице, а Тая ехала как сопровождающая.

Больше всего тетю Свету беспокоил вопрос о том, как посмотреть и пофотографировать в Питере как можно больше всего. Она уже была в предвкушении.

-- Мама аж поет! -- сказала мне Тая. -- Предчувствую: нам с тобой придется нелегко. Это же ма-ама...

И верно, тетя Света выжала из нас все соки.

Она заранее обзвонила все самые лучшие театры и музеи, требуя, именно требуя, бесплатного прохода для себя и сопровождающего, то есть тайки. она выходила на директоров музеев и знаменитостей из телевизора. Она знала свои права.

Едва я зашла в ее палату, как на меня обрушилась лавина эмоций:

-- Татьянка! Пришла, пришла, моя девочка! Какая стала оригиналка, как постриглась стильно! Тебе идет, вроде бы почти мальчишкой выглядишь, но хрупко! -- Тетя Света сама любила что покрепче и было дело даже красилась в синий. -- Вот смотри, с чем приходится бороться!

Она подняла простыню на кровати.

-- Пощупай.

Матрас был обтянут глянцевитой синтетической тканью.

-- И такие матрасы эти люди кладут на кровати -- здесь! В больнице, где у каждого второго проблемы с опорно-двигательным аппаратом! Где лежат люди, у которых ампутированы конечности! ты когда-нибудь падала с кровати ночью? А представь, каково упасть тому, кому не так-то легко подняться! Я уже написала жалобы везде -- вплоть до министерства здравоохранения!

Тусклая, жалкая больница, невыносимо советская по своему виду, содрогалась от поступи тети Светы, которая вообще-то не могла ходить.

Она требовала и требовала. А мы с Таей послушно бегали распечатывать жалобы и отправлять письма во все инстанции.

Но и отдых у нас был. В выходные мы поехали за город, в "Петергоф" и "Александрию".

Голая весна. Парк, за исключением тех дорожек, что заасфальтированы, раскис и превратился в грязевое болото. Бело-золотые дворцы и церкви, казалось, стояли на цыпочках, как балерины, во всей этой грязи и изо всех сил тянулись вверх.

Мы обошли все, что могли, но тетя Света не унималась.

-- Давайте еще по этой дорожке проедем, интересно, куда она идет?

-- Мам, уже вечереет, скоро тут все закроют...

Тайка толкала коляску тети Светы, я рядом несла костыли (в маленьких музейчиках типа "Коттеджа" тете Свете было неудобно передвигаться на