с Кочерыжкой пошли на рынок, — авось, ту же бабу увидят, или узнают у кого, далеко ли уехала. Конечно, ходили зря.
Вечером Шурка стал сам не свой.
— Если, говорит, завтра Шарик не вернется, — значит, я этот бюст ломаю.
Ребята наседают, — откуда деньги, откуда бюст; тоже хватились — Шарика нет. Шурка — песий батька, — всякий к нему. И к Косте. Костя Веру Хвалебову даже прибил.
Уже легли спать, — скребки в дверь, вой.
— Шарик! — спросонья вскочил Шурка.
— Шарик! — проснулся Волдырь.
А Костя и заснуть не мог, так и не раздевался.
У Шурки ключ прыгает в руках. За дверью повизгиванье.
— Есть!
Серый, грязный ком, с обрывком толстого каната на шее, запрыгал, взвизгивая, между ребятами, лизнул Шурку в глаз, Мишке ослюнявил щеку.
— Ух, милый! — кричал Шурка, прижимая пса к груди. — Хороший мой! Какой канат оборвал! Волдырь, тащи ошейник! Ну, псина, Шарок, расскажи, где был!
Но Шарик так и не рассказал, где был. Только стали ребята с тех пор звать его Продувным. Бывало, Шурка подведет его к полочке, на которой стоит бюст, а Продувной замашет хвостом, будто говорит:
— Да, это наших рук дело.
XXXV. Звено «Красный Планер»
Мишка Волдырь робко вошел в полутемную прихожую больницы и спросил старшего врача. Сестра ушла наверх и сейчас же вернулась. — Посиди, мальчик, доктор сейчас на операции. Мишка присел на краешек стула и стал теребить свою шапку. Ему было неспокойно. Он только что в третий раз был на Маросейке, у Матвей Никанорыча, стучал, стучал и снова не достучался. «Уехал он, что ли? Надолго ли?» — думал парнишка. Вот и доктор, в вечном своем туго накрахмаленном халате, завязанном назади. Он подошел к Мишке и, не здороваясь положил руку ему на плечо. Мишка рад был ему — Мишке снова показалось, как тогда, когда его примяло пулеметом, что это — Матвей Никанорыч. — Что Матвей Никанорыч, уехал? — спросил он. — Я вот уже третий раз не застаю его дома. — Да, дружок, уехал, надолго… — доктор запнулся. — Навсегда. — Как навсегда? — Он разбился насмерть, — тихо сказал тот. Мишка Волдырь, как сквозь сон, выслушал рассказ о том, как погиб летчик. — Так он, значит, умер? — переспросил он, когда доктор кончил рассказывать, как упал на землю планер. Натыкаясь на прохожих, зацепляясь ногами за обочины тротуаров, Мишка Волдырь брел домой. Смеркалось. Вдруг со звоном перед ним вырос трамвай. Мишка шарахнулся назад, трамвай прошел мимо. На Тверской было тесно, яркие фонари резали глаза светом. Мишка свернул в переулок. Ему вспомнилось, как в последний день, когда уезжали на Кавказ, Матвей Никанорыч, высокий и рыжий, шагал между тюков и мешков с посудой и весело попыхивал своей коротенькой трубкой. — Мишка! Волдырь! — окликнул кто-то парнишку. Перед ним стоял Турхан, — чувашонок Турхан, — с пачкой газет в папке через плечо. Мишка остановился, посмотрел на него стеклянными глазами, отстранил рукой и вдруг заплакал. Турхан напрасно старался его успокоить. Он усадил его на ступеньки у чьих-то дверей, и Мишка долго плакал, вздрагивая всем телом. Потом мальчики поговорили Турхан обещался прийти и побежал продавать свою Вечернюю Москву. Когда Мишка пришел домой, в окнах уже было темно. Тетка Феня сердито проворчала что-то, открывая дверь; он тихонько проскользнул в спальню. Все уже спали. Только Ерзунов лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. — Откуда так поздно? — спросил он. — Из больницы. Матвей Никанорыч разбился, — с трудом сказал Мишка. Когда ребята уснули, ночь уже подходила к концу, и серый сумрак вползал в окна. Мой рассказ кончен. Мишка Волдырь устроил у себя в доме кружок юных авиаторов, и звено «Красный Планер» строит теперь модель аппарата, такого, на каком разбился Матвей Никанорыч. Когда модель будет готова, ребята примутся за постройку настоящего, большого планера, Я не знаю, удастся ли им их работа, но в одном я уверен: кабанчики элеронов у нового планера будут достаточно крепки и не дадут поломки в воздухе.