вестибюль гостиницы, другой прямо на улицу Он не хотел, чтобы его видела Ленка. Почему? Впрочем, это уж меня не касается.
— Ты меня слушаешь, Паш?
— Да-да.
— …Я хотела уехать из Колодина. Все уезжали. Поступила в Ленинграде в институт Лесгафта, ты же знаешь, у меня всегда было хорошо с гимнастикой. Добралась до четвертого курса. Отец разболелся, пришлось вернуться. Преподаю в школе. В третьей и в нашей. Смешно, да? Самарина — «училка».
— С тройкой за поведение!
Это когда мы убежали на Катицу, на необитаемый остров, нам закатали в табель по тройке.
— Мне и сейчас достается за поведение.
— Я подумал об этом, когда увидел тебя на мотоцикле. Слишком экстравагантно для Колодина.
— Чихать! Привыкли уже. Я в Ленинграде пристрастилась к мотоциклу. Как только вернулась, разорила родственников и купила «Яву».
— Ну, у вас даже чемпион по мотокроссу живет.
Она сразу становится серьезной — глаза холодные, неулыбчивые. Впервые вижу, что у нее серые глаза. Раньше я знал только, что они красивые. Но смотреть в них было почему-то страшно.
— Вопрос с подвохом?
— Что ты, Ленка. Просто я видел, как ты подъезжала к дому.
— Ну да, ты ведь должен быть наблюдательным.
Она крутит в пальцах ножку бокала. Ногти у нее покрыты бесцветным лаком. Слишком длинные и аккуратные ногти для мотоциклистки. Вероятно, кто-то помогает ей возиться с мотоциклом. Жарков?.. Это как болезнь — следить за мелочами, даже близкий человек становится объектом наблюдения.
Ленка стала взрослой. Наверно, было кое-что в ее жизни за эти годы. И был кое-кто. Неприятно думать об этом. Не мальчишечья ревность, нет — элементарный мужской эгоизм. — Ты не замужем? — Сам видишь. — Стала бы ты носить кольцо! — Стала. Это хорошо — кольцо. Только надо носить, когда оно радостно, правда? Да, она стала взрослой. Она постепенно оттаивает после моей неловкой фразы о чемпионе. Надо быть осмотрительнее. Вернувшееся детство — только иллюзия. — Паша, говорят, у Шабашникова нашли деньги, его собираются привлечь, да? — Колодин всегда все знает! — Он безобидный человек, вот что я хотела сказать. Лес любит, зверей… — Не будем говорить о делах, ладно? — Не будем. Но он хороший, Шабашников. Мы выходим под дождь, когда часы бьют полночь, а оркестр, фальшивя от усталости, играет «До свиданья, москвичи». Женщина в черном платье поет: «Все равно от меня никуда не уйдете». Мы не москвичи, мы уходим. На пустой, унылой площади Красницкого мокрый булыжник сверкает под фонарем. Ленка, озоруя, шлепает по лужам. — Ну что ты такой насупленный, Паш? Не надо. Утро вечера мудренее — царевна это знала! А хочешь, я покажу тебе одну сцену? Позавчера, знаешь, историк собрал наших педагогов и сказал, что намерен поставить вопрос обо мне. Ленка — руки в боки — выходит под фонарь. — «Хочу сказать о преподавательнице физкультуры Самариной. Я ничего не имею против мотоцикла как средства передвижения. Но хорошо ли, когда член нашего коллектива, к тому же девушка, носится по городу? Совместимо ли…» И пошел!.. — Ну, а ты? — Я? Прошпарила наизусть Чехова. Помнишь, Ивсеменыч заставлял нас учить «Человека в футляре»? «Если учитель едет на велосипеде, то что же остается ученикам? Им остается только ходить на головах! И раз это не разрешается циркулярно, то и нельзя… Женщина или девушка на велосипеде — это ужасно!» Учителя рассмеялись, на том и дело кончилось. Ленка смеется, подставив дождю лицо. Из темноты выходит постовой милиционер. — Бежим! — Ленка хохочет и хватает меня за руку. Сумасшедшая девчонка… Мы топаем по деревянному тротуару.
Ленка стала взрослой. Наверно, было кое-что в ее жизни за эти годы. И был кое-кто. Неприятно думать об этом. Не мальчишечья ревность, нет — элементарный мужской эгоизм. — Ты не замужем? — Сам видишь. — Стала бы ты носить кольцо! — Стала. Это хорошо — кольцо. Только надо носить, когда оно радостно, правда? Да, она стала взрослой. Она постепенно оттаивает после моей неловкой фразы о чемпионе. Надо быть осмотрительнее. Вернувшееся детство — только иллюзия. — Паша, говорят, у Шабашникова нашли деньги, его собираются привлечь, да? — Колодин всегда все знает! — Он безобидный человек, вот что я хотела сказать. Лес любит, зверей… — Не будем говорить о делах, ладно? — Не будем. Но он хороший, Шабашников. Мы выходим под дождь, когда часы бьют полночь, а оркестр, фальшивя от усталости, играет «До свиданья, москвичи». Женщина в черном платье поет: «Все равно от меня никуда не уйдете». Мы не москвичи, мы уходим. На пустой, унылой площади Красницкого мокрый булыжник сверкает под фонарем. Ленка, озоруя, шлепает по лужам. — Ну что ты такой насупленный, Паш? Не надо. Утро вечера мудренее — царевна это знала! А хочешь, я покажу тебе одну сцену? Позавчера, знаешь, историк собрал наших педагогов и сказал, что намерен поставить вопрос обо мне. Ленка — руки в боки — выходит под фонарь. — «Хочу сказать о преподавательнице физкультуры Самариной. Я ничего не имею против мотоцикла как средства передвижения. Но хорошо ли, когда член нашего коллектива, к тому же девушка, носится по городу? Совместимо ли…» И пошел!.. — Ну, а ты? — Я? Прошпарила наизусть Чехова. Помнишь, Ивсеменыч заставлял нас учить «Человека в футляре»? «Если учитель едет на велосипеде, то что же остается ученикам? Им остается только ходить на головах! И раз это не разрешается циркулярно, то и нельзя… Женщина или девушка на велосипеде — это ужасно!» Учителя рассмеялись, на том и дело кончилось. Ленка смеется, подставив дождю лицо. Из темноты выходит постовой милиционер. — Бежим! — Ленка хохочет и хватает меня за руку. Сумасшедшая девчонка… Мы топаем по деревянному тротуару.