ощущаемый, просто непереносимый ужас. Лиц под глубокими капюшонами не было видно, но Владислав, всё же, как-то сумел почувствовать, что самого Предводителя среди них нету. При всей общности исходящего от них влияния, каждый из Кольценосцев имел, в этом воздействии, и нечто вполне личное, особенное - как бы некий свой, особый, невещественный запах, что резко отличал его ото всех остальных в их сообществе. И Владислав ясно осознавал, что ни с одним из этих ему, до сих пор, ещё не приходилось иметь дела.

Провожатые не произнесли ни слова, даже не поприветствовали его, да и он их не стал ни о чём спрашивать. Всё было предельно ясно - кто-то должен был закрыть за ним ворота крепости. Хотя.. Была ли в этом хоть малейшая необходимость, при их-то наличии в городе? Кто знает... Во всяком случае они проводили его до ворот Детница, и даже сами для него их распахнули. Видимо, к делу своего служения они относились вполне серьёзно - и уж если начали служить возможному будущему хозяину, то это у них проявлялось и вот в таких мелочах также.

Впервые за всё своё время пребывания здесь Владислав видел нижний город при свете дня. Спускаясь по плитам древней дороги, он сразу же отметил, что та гнетущая, ужасающая атмосфера, которая так поражала его здесь раньше, сейчас совершенно покинула эти древние развалины. Хижины по обоим сторонам пути были сейчас не более чем, просто уродливыми постройками, наскоро состряпанными из совершенно разнородного подручного мусора. Даже вонь и запахи гниющих отбросов, видимо, уже давно успели выветриться оттуда. Так что, под ясным светлым небом наступающего великолепного весеннего дня, вид вокруг был хоть и жалким, но, всё же, ничем особо не поражающим его обострённые до предела, всем пережитым за последние дни, внутренние чувства. Всё здесь теперь выглядело одной давно уж заброшенной, и оставленной всем живым - даже не было видно шныряющих крыс, свалкой строительного хлама.

Владислав испытал совершенно бессознательное и беспредельное облегчение, когда за ним, наконец-то, захлопнулись створки ворот нижнего укрепления, отрезав его от этих столь молчаливых, то ли сопровождающих, то ли, всё же - конвоиров. Они не обменялись ни единимым звуком даже и в самый момент расставания. Не было ни пожеланий счастливого пути, ни высказанных надежд на благополучное завершение всего дела. Замкнутость Кольценосцев была совершенно непреодолимой. Но ещё одно тяжёлое испытание ждало его внизу, у рухнувшего моста.

Даже и в свете дня река по прежнему исходила белесым, еле видимым, но, при этом, до жути удушливым туманом. Обломки моста, перегородившие русло, вполне позволяли, перепрыгивая с одного из них на другой, без особого труда преодолеть реку, не заходя в воду. Но испарения, поднимавшиеся меж камнями, действовали на его сознание почти как тот конопляный дым, которым так любили дышать, со своих жаровен в шатрах, степные кочевники. Владиславу, несколько раз за время преодоления реки, казалось, что он вот-вот попросту потеряет сознание, и тут же упадёт в воду совершенно недвижимым телом. Да и выбраться на дорогу с низины, заполненной обгоревшими стеблями жутких цветов, выжженных, при своём посещении долины, войском белгородцев, со всё ещё кружащейся головой, оказалось не так-то просто. Низины, подходившие к реке с обоих сторон, упирались вверху в обрывистые склоны, с которых спуститься вниз было бы куда как проще, чем на них взобраться, особенно же с тяжёлым грузом за плечами.

Так что, перейдя дорогу, пройдя через открытый проём в стене - с другой её стоны, и поднявшись, по обнаружившейся там тропе, над ядовитыми испарениями реки, Владислав, всё же, решил таки малость передохнуть на открывшемся ему там, наверху, большом камне с плоской вершиной.

С места, где лежал этот камень, вся долина просматривалась ясно, совершенно как на ладони. Здесь, прямо поперёк тропы, взбиравшейся по крутому каменистому склону хребта, в горы врезалась глубокая расщелина, пожалуй - даже небольшое ущелье, по дну которого, с гор, сбегал ручей, впадавший затем в реку, бежавшую посредине долины, и который, видимо, и промыл, за множество столетий, эту самую расщелину. Город располагался чуть ниже этой расщелины - на высоком холме - видимо, гигантской древней осыпи, перегородившей когда-то совершенно такую же, только гораздо более широкую, расщелину в склоне хребта по ту сторону реки. И тоже, наверняка, промытой, когда-то, потоками с гор, теперь полностью поглощавшимися водопроводами города, и питавшими, на вытоке, его рвы. Видимо эти-то воды, тоже как-то сбрасываемые, в результате, в реку по подземным проходам, и отравляли её чем-то совершенно отвратительным и ужасным. Питавшим, в частности, и цветы, произраставшие на лугах, возникших на плоских низинах, образовавшихся в устьях спускавшихся к ней этих двух боковых расщелин.

Возведенный на плоском навершии этой, поистине гигантской каменной осыпи, древний город жался к крутому, почти отвесному обрыву хребта, с которого, видимо, когда-то и произошло обрушение всех этих скалистых обломков. Плоскость этой выемки в теле горы, располагалась под небольшим углом по отношению к долине реки, и поэтому и весь город также был слегка развёрнут, лицевой стороной своей, от направления протоки реки, что отсюда, сейчас, очень хорошо просматривалось Владиславом.

Две эти расщелины образовывали тут, вместе с долиной реки, огромную крестообразную выемку в теле хребта. За этой выемкой главная долина продолжала круто уходить, всё более сужаясь, куда-то вглубь горного массива, но затем она делала резкий поворот вправо, совершенно скрываясь из вида за крутыми скалами. Так что отсюда невозможно было определить, завершается ли она там, и если завершается - то как скоро. Вдоль реки, скрывавшейся за этим поворотом, по противоположному к городу берегу, поток сопровождала древняя, когда-то мощёная серыми каменными плитами дорога, сейчас, впрочем, сильно замусоренная многочисленным осыпями - видимо за этим участком дороги не следили уже несчётное количество лет.

Владислав, сидя на корточках, и постепенно успокаивая своё дыхание, бездумно созерцал открывшийся ему вид. Солнце, всё ещё скрывавшееся за острыми пиками хребта, с противоположной стороны долины, тем не менее уже наполнило своим светом запредельную голубизну небесного свода, сиявшего сейчас над его головой совершенно нестерпимым бирюзовым оттенком. Впрочем, в долине было всё ещё достаточно прохладно, и Владислав зыбко кутал своё, столь недавно разогретое на крутом подъёме, а сейчас постепенно остывающее тело в тёплый зимний плащ.

Уткнувшись в расщелину, тропа здесь делала крутой