смертельной схватки… Сжатые в последнем усилии руки… И радость победы. Каким живым и ярким может сделаться простой сон, когда тебя лихорадит!..

Ну вот наконец и Джефри! Она услышала его торопливые шаги на лестнице. Неужели все-таки догадался, что утром ей нездоровилось?

Дверь распахнулась, Розамунда в неясной надежде приподнялась на кровати. Голова сразу пошла кругом. Это ведь и вправду так, ей не мерещится? На добром, усталом лице мужа — беспокойство и тревога, каких она не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Но похоже, на нее он и не смотрит, — во всяком случае, не замечает, что она лежит в постели.

— Послушай! Розамунда! — в сильном волнении воскликнул он. — Ты не знаешь, что с Линди? Она пропала!

Глава II

На самом деле Линди вовсе не была красавицей. В первый раз Розамунда увидела ее возле мебельного фургона — засунув голову внутрь, Линди что-то возбужденно втолковывала возившимся там грузчикам. Коренастая, одета затрапезно. Суматошная женщина, заключила Розамунда. Заметьте себе — «женщина», не «девушка». Именно это слово пришло ей на ум, когда они с Джефри, словно проказливые школьники, исподтишка, но с некоторым смущением подглядывали за прибытием новой соседки. Это уж потом Линди показалась им такой молодой и хорошенькой. Это потом ее дом представился им так красиво и с таким вкусом обставленным. А в день переезда мебель выглядела просто ужасно — жалкая кучка на тротуаре, где яркое июльское солнце безжалостно выставляло напоказ каждое пятнышко, каждую заплату на обивке.

— Школьная училка, — весело предположил Джефри. Они стояли у окна в спальне и дружно, с неприличным любопытством выглядывали из-за краешка шторы. Рука Джефри легко лежала на плече Розамунды. — Школьная училка, набитая передовыми теориями и искренней верой в потенциал молодежи. Из тех, кто до последнего не расстается с иллюзиями — добрыми, стойкими, отменно вскормленными иллюзиями, ладно скроенными и крепко — на века — сшитыми. Интересно, сколько эти иллюзии протянут, обретаясь по соседству с нашим Питером и его дружками?

Они прыснули. В те дни — каких-то шесть месяцев назад — они еще могли вместе смеяться над выходками своего шестнадцатилетнего сына. Им еще не приходило на ум обвинять друг друга, если что-то шло наперекосяк. Вот так они и стояли, словно дети в зоопарке, целиком погрузившись в созерцание громоздкой желто-зеленой кушетки, неуклюже передвигавшейся по тротуару. Грузчикам пришлось завалить ее сначала на один бок, чтобы протащить через небольшие металлические воротца в палисадник, а после на другой — чтобы затолкать через входную дверь, в гулкую неизвестность Соседнего Дома.

— Кошка?

Розамунда ни секунды не сомневалась: Джефри поймет не только ее краткий вопрос, но и все, что под ним подразумевается. По их удачно изобретенной шкале ценностей, кошки — это хорошо. Кошатники гораздо лучше, милее, веселее, чем собачники или обожатели волнистых попугайчиков. Собачники слишком сентиментальны, а попугаечники — что о них сказать? Держать живое существо в клетке — жуть!

Джефри задумчиво поджал губы и, поразмыслив, объявил:

— Никаких кошек!

Розамунда почувствовала, как рука мужа легонько сжала ей плечо — знак одобрения, признательности за полное понимание, которое возводило обмен односложными репликами на высоту, недоступную изощренному красноречию.

— Тем не менее против гитары она возражать не станет, — добавил Джефри, несколько смягчив характеристику новой соседки, только что выданную в нескольких словах. — Ей, может, это и придется не по нраву, но она из гордости не станет скандалить. Что для нас, в общем, одно и то же.

— Даже еще лучше, — заметила Розамунда. — Люди, готовые из гордости терпеть небольшой шум, из гордости же стерпят любой грохот. А с теми, кому в самом деле наплевать, всегда есть риск: вдруг в один прекрасный день шум начнет действовать им на нервы? И тогда держись! Машина?

— Да-а… Пожалуй. Очень может быть.

Машины — это тоже плохо. Почти так же плохо, как не любить кошек. Уйма друзей, разумеется, имела машины, но это был их минус. Джефри и Розамунда часто рассуждали о том, как глупо садиться за руль, когда можно с удовольствием пройтись пешочком или с комфортом проехаться на общественном транспорте, предоставив другим психовать по поводу дорожных пробок и улиц с односторонним движением. А уж как вредно для детей, когда их повсюду возят! Так и ноги могут атрофироваться. Правда, надо признать, что Питер, хотя его дальновидные родители и не заводили машины, в последнее время крайне редко пользовался своими старательно сбереженными конечностями. Почти все прошлые каникулы он провел, валяясь на кровати и почитывая «Джеймса Бонда». Или того хуже — просто валялся, пестуя безрадостные мысли о судьбах мира, чтобы потом мрачно, но с чувством некоторого превосходства поделиться ими с матерью, пока та пытается пересчитать белье из прачечной. Ну почему ее ребенок не похож на тех скрытных подростков, которые никогда ничего родителям не рассказывают? — уныло спрашивала себя Розамунда, решая, является ли жизнь проявлением всеобщей тщеты, и одновременно прикидывая, может ли стирка четырех сорочек стоить 13 фунтов 11 шиллингов и полпенса, и если стоит, то во сколько обошлась каждая?

Впрочем, это, скорее всего, такой возраст. Мысль, что объяснение наверняка в возрасте, поддерживала Розамунду на протяжении всех шестнадцати лет жизни Питера, как некогда вера в Бога поддерживала ее бабушку. Когда имеешь дело с детьми, под рукой всегда должно быть нечто устоявшееся, всеобъемлющее и абсолютно недоказуемое…

Муж пихнул Розамунду в бок и приглушенно фыркнул, привлекая ее внимание к тому, что происходило внизу. На секунду они схватились за руки в пароксизме единодушного неодобрения. У новой соседки не только Не Было Кошки. У нее Была Собака. Мало того. Не просто — собака, а японский хин! Наглый, чистопородный хин, сопя и принюхиваясь, резво семенил по тропинке за хозяйкой.

— Блеск! — прошептал Джефри, в восторге сжимая руку Розамунды.

— Вот будет потеха, когда мы начнем жаловаться на лай! — откликнулась Розамунда, радостно хихикая. — Ш-ш-ш! — она нырнула за занавеску. — Тише! Она нас услышит!

В самом деле, они вели себя до крайности невоспитанно — подглядывали, издевались. Но каким восхитительным, каким простительным становится подобное поведение, когда заодно действуют двое. Кроме того, в этом не было злого умысла. Они и в мыслях ничего против новой соседки не имели — они про нее вообще ничего еще не знали. Хотя свою угадайку затеяли с удовольствием.

— Давай пригласим