она, а мама улыбнулась и сошла с корабля, но «Тигрица под баньяном» услышала слова, которые та не произнесла. Конечно, это был не пустяк. Конечно, это кое-что значило − побыть вдали от всего, даже на короткий миг, повисеть, не испытывая никакого груза или ответственности, в бесконечности космоса. Конечно.

Черед сто три дня после маминой смерти из Императорского дворца пришло послание. Ей предписывалось забрать Парчового стража с Первой планеты и перевезти на...

Будь у неё сердце, оно бы остановилось в этот миг.

Парчовый страж летит на космическую станцию мамы. Неважно зачем и надолго ли − только «Тигрица под баньяном» должна отправиться с ним. А она не может. Это выше её сил...

Под приказом приписка, и «Тигрица под баньяном» знает, что в ней окажется. Что сначала для этой миссии предназначалась «Мечта о просе», которая, не в состоянии выполнить задание, рекомендовала вместо себя «Тигрицу под баньяном».

Прародители...

Как она посмела?

«Тигрица под баньяном» не может отказаться от приказа или передать его кому-то другому. Не может и отругать более старый корабль − но если бы она могла, прародители, если бы могла...

Это неважно. Станция − просто место, пусть немного значимое для неё, но ничего такого, чего бы она не выдержала. Она побывала во многих местах по всей Империи, это всего лишь ещё одно.

Всего лишь ещё одно.

Парчовый страж молод, неопытен и ему не чужда доброта. Как и предписано, он восходит на её борт на Первой планете, и она так поглощена стараниями успокоиться, что забывает его поприветствовать, но, похоже, он этого не замечает.

Она встречала его раньше, на похоронах. Это он приносил соболезнования Куанг Ту и известил о том, что тот не получит мамины мем-импланты.

Конечно.

«Тигрица под баньяном» находит лазейку в протоколе: она не обязана беседовать с пассажирами, особенно с высокопоставленными, выполняющими служебные поручения. Они могут счесть обращение бесцеремонностью. Поэтому она не разговаривает, а он сидит в своей каюте: читает отчеты, смотрит видео, как и другие пассажиры.

Перед самым выходом из глубокого космоса она медлит, как будто это что-то изменит − как будто там её ждет демон или, возможно, нечто более древнее и ужасное; нечто, что разобьет её самообладание безо всякой надежды на восстановление.

«Чего ты боишься?» − спрашивает внутренний голос, и она не уверена − мамин или «Мечты о просе», как не уверена в своём ответе.

Станция выглядит не так, как она ожидала. Это каркас, работа в самом разгаре: масса кабелей и металлических балок, на которых ползают роботы, и в центре жилые отсеки, такие маленькие посреди недоделанного сооружения. Обманчиво обыденный вид, тем не менее станция так много значила для мамы. Это её предвосхищение будущего Империи, и ни Куанг Ту, ни «Тигрице под баньяном» нет здесь места.

И всё же... всё же станция имеет вес. Она имеет значение − как незаконченный рисунок, оборванное на середине строфы стихотворение; копье, остановившееся в дюйме от сердца. Она умоляет − требует − чтобы её достроили.

Парчовый страж заговорил:

− У меня есть дела на борту. Подождешь меня?

Спросив, он проявил любезность, поскольку она ждала бы в любом случае. Но он удивил её, когда оглянулся, сходя с неё.

− Корабль?

− Да?

− Соболезную твоей утрате. − Его голос был невыразительным.

− Не стоит, − отвечает «Тигрица под баньяном».

Он едва заметно улыбается.

− Я мог бы сказать банальность насчет того, что твоя мать жила работой, если бы думал, что это что-то изменило бы для неё.

«Тигрица под баньяном» некоторое время молчит. Она смотрит на станцию внизу, слушает едва различимые радиопереговоры − учёные вызывают друг друга, докладывают об успехах, неудачах и десяти тысячах маленьких существ, составляющих проект такой величины. Мамино предвосхищение, мамина работа − люди называют это делом её жизни, но, конечно, «Тигрица под баньяном» и Куанг Ту тоже дело её жизни, только в другом смысле. И тогда она понимает, почему «Мечта о просе» прислала её сюда.

− Станция что-то значила для неё, − наконец говорит она. − Не думаю, что она была бы недовольна её завершением.

Он медлит. Возвращается на корабль и смотрит вверх, прямо туда, где находится центральный отсек. Затем опускает взгляд под влиянием эмоции, которую «Тигрица под баньяном» не может определить:

− Станцию закончат. Новый сорт риса, который они вывели... Окружающую среду придется строго контролировать, чтобы рис не погиб от холода, но... − Он делает глубокий дрожащий вдох. − Подобные станции будут по всей Империи − и всё благодаря твоей матери.

− Конечно, − соглашается «Тигрица под баньяном». И единственные слова, что приходят ей на ум, − те же, которые когда-то произнесла мама: − Спасибо, дитя. Ты молодец.

Она смотрит, как он уходит, и думает о маминой улыбке. О маминой работе и о том, что было между работой: песни, улыбки и похищенные мгновения − всё это выстроилось у неё внутри с ясностью и стойкостью алмаза. Она думает о воспоминаниях, которые несет в себе − и пронесет сквозь века.

Парчовый страж пытался извиниться за мем-импланты, за наследие, которое никогда не достанется ни ей, ни Куанг Ту. В конце концов, это того стоило − сказать ей, что их жертва не напрасна.

Но, если честно, это не имеет значения. Имеет значение для Куанг Ту, но она не её брат. Она не связана гневом или обидой, и она не горюет так, как он.

Вот что имеет значение: она хранит все воспоминания о маме, и мама теперь здесь, с ней − вечно неизменная, вечно прекрасная и неутомимая, вечно летящая среди звёзд.