молодых летчиков своего подразделения. Мог «по почерку» угадать, кто взлетает и кто садится. Впрочем, вряд ли кому приходило в голову проверять его.

Для Филиппыча даже самые заслуженные старики были Ваньками да Сашками. И он мог, не снимая, как говорится, шапки, а сидя на ящике из-под какого-нибудь агрегата, высказать любому авиационному деятелю все, что о нем думает. По этой причине к нему и лезли с исповедями и жалобами. Его побаивался даже командир подразделения по кличке Мамонт. Ему старался не попадаться на глаза сам начальник авиационно-технической базы Чик. То есть Чикаев.

И вообще Филиппычу позволялось все. Однажды, говорят, на каком-то банкете он прошелся по столу, чтобы высказать сидящему на расстоянии товарищу мнение о технике его пилотирования. И в этом никто не увидел ничего особенного, кроме официанта, который выписал Филиппычу отдельный счет, превысив в несколько раз сумму убытков и напирая особо на моральный ущерб, который он (официант) якобы понес. Так оно было в точности или нет, сказать сейчас затруднительно, но кое-кто, говорят, до сих пор помнит хруст бокалов и кроткие голубые глаза Филиппыча.

Вся его жизнь была настолько связана с небом, что земля его интересовала только с точки зрения состояния грунтовых аэродромов. С появлением же бетонированных взлетно-посадочных полос интерес Филиппыча к делам земным вообще пропал. Он был до такой степени небожителем, что кое-кто утверждал, будто настоящий Филиппыч давным-давно умер, а этот — некий фантом, дух. Но довольно было хоть однажды услышать речь фантома, чтоб засомневаться в правдивости таких слухов. Конечно, если допустить, что в потустороннем мире не выражаются нецензурно. Вне аэродрома он был сущим младенцем и не понимал самых простых житейских вещей. Или просто вынес все «житейское» за скобки.

Кстати, приведем один случай из его жизни, хотя можно было бы рассказать их с десяток. Сам он мог бы поведать сотню историй, где бывал главным действующим лицом, да только не хочет.

Итак, в войну Филиппыч летал на «Каталине» и проводил караваны судов Северным морским путем, что непросто и в мирное время.

Однажды он увидел с воздуха посреди открытой воды — было арктическое лето — льдину, а на ней, похоже, нерпы, которые при более внимательном разглядывании оказались людьми.

Стояла свежая погода, шла крутая волна, и о том, чтобы «подсесть», не могло быть и речи. Филиппыч, однако, сел, нарушая все инструкции, которые, как известно, пишут в авиации красным по белому. На льдине оказались люди с потопленной фашистами шхуны. Излишне говорить об их состоянии. Скажем только, что двое суток среди моря, без надежды на спасение, когда льдина обтаивает с каждым часом, не забудутся ими до гробовой доски.

Пострадавших взяли на борт и разместили как сельдей в бочке, а может, и поплотнее.

Попытка произвести взлет, само собой, не удалась, так как гидроплан был перегружен сверх всякой меры и не мог встать на редан. Пришлось идти проливом, по минным полям, делая вид, будто не существует вражеских подводных лодок. Филиппыч и весь его экипаж (второй пилот — юный тогда Мамонт) превратились в моряков. «Моряками» они были сто пятьдесят миль, пока не выработалась часть горючего и не удалось взлететь на облегченной машине.

Инженер Росанов возился со створками грузовой кабины самолета Ан-12. Увидев Филиппыча, подошел к нему. Тут же возник и нагловатый техник Лысенко по кличке Академик и закурил. Стали глядеть на самолет, который выруливал на старт.

Лицо Филиппыча было отрешенно. Его левая рука непроизвольно сделала жест, который мог бы напомнить движение при включении тумблера радиостанции. И Росанов вдруг догадался, что Филиппыч мыслями сейчас в кабине. И три часа он не просто глядел на самолеты — он работал. Взлетал и садился.

Филиппыч весь подобрался. Губы его слегка поводило.

Вот самолет остановился на старте. Филиппыч запросил разрешение на взлет. Снял машину со стояночного тормоза и нажал на педали, удерживая ее на месте. Механик медленно вывел двигатели на взлетный режим — раздался рев, от которого задрожала вода в лужице. Отпустил педали. Самолет вначале медленно — еще можно было видеть в его полированном брюхе отражение стыков бетонных плит, — а потом все быстрее и быстрее, с оглушительным звуком раздираемой крепчайшей ткани пошел на взлет. Вот приподнял нос, и между колесами и бетонкой появился просвет. В плоскостях на мгновение мелькнуло зеленым дымом отражение леса — последнее, что связывало самолет с землей, — через мгновение он принадлежал только небу.

Филиппыч вернулся на землю, перевел дух и буркнул себе под нос:

— Подорвал на малой скорости… Зар-раза! Ну я ему…

Лысенко, глядя с придурковатой насмешливостью на Филиппыча, спросил:

— А ты бы, Филиппыч, сумел взлететь на таком лайнере?

— На этом? — Филиппыч задумался. — Если механик запустит моторы, отчего бы не суметь? Навигационные приборы те же. Гляди на ГПК^[1] да на авиагоризонт…

— А не врешь?

Филиппыч свирепо поглядел из-под седых, изогнутых, как пропеллеры, бровей на Лысенко.

— Ну-ка иди работать! — сказал он. — Раскурился! Ак-ка-демик!

Пожалуй, он и в самом деле взлетел бы. Но Росанов думал не о том. Он думал о тех людях, которых Филиппыч когда-то снял со льдины.

— Филиппыч, — сказал он, — был ли на вашей памяти случай, чтобы самолет сожгли на земле, как борт «три шестерки»?

Филиппыч повернул к Росанову голову и разразился такими пожеланиями, что, исполнись хоть самое безобидное из них, и бедный Мишкин (непосредственный виновник происшествия) с выросшим на лбу собачьим хвостом, разрубленный воздушным винтом на куски и вымоченный в баке МА-7 (машины для слива нечистот с самолета), обратился бы в пар. Кое-как до Росанова дошло, что подобного случая не знала отечественная авиация со времени Александра Можайского.

— Это ладно, — закончил Филиппыч, слегка успокаиваясь, — я думаю теперь не о самолете, а о последствиях. Ты понимаешь, что такое последствия?

— То, что бывает после, — предположил Росанов.

— «После, после», — передразнил Филиппыч, вряд ли удовлетворенный полнотой ответа, — в авиации все связано. Понял? И вообще везде все связано. Сделай что-то не так — и пошло и поехало. И чем дальше, тем страшнее. Как в сказке. У нас падать, так всем вместе.

Для наглядности он сцепил пальцы и поглядел на Росанова укоризненно.

— Вон, кстати, гляди, — сказал Филиппыч и поморщился.

Из микроавтобуса кое-кое-каквыбрался Мамонт — немолодой рослый мужчина с равнодушным лицом, на которое наложило свою печать спокойное осознание опасности