Позором с тенью преображены
В черном и золоте вновь рождены.
ЧАСТЬ I. КЛИНОК МОЕГО БРАТА
«… Даравек Тагус Даравек он обескровил нас он расправлялся с нами даже Эзекиль не понимал угрозы мы не могли знать это вина Хайона Хайон виноват мой брат Хайон он не мог этого сделать он не мог сделать что приказали Хайон был слеп он не видел узоров судьбы и он бы не поверил…»
Из «Песни Бесконечности», изъятой из обращения святым приказом Инквизиции Его Императорского Величества как моральная угроза степени Ультима.
Утверждается, что это не отредактированное, исступленное признание Саргона Эрегеша, лорда-прелата Черного Легиона.
Орудия
– Хайон, я знаю, что ты здесь. Я чую твой нечистый дух.
Голос Даравека скрежетал, будто изъеденная коррозией пила, с гниющих зубьев которой сыплются хлопья ржавчины.
– Покажись. Давай покончим с этим.
Он много говорил, что у воинов практически всегда свидетельствует об отчаянии. Я рискнул предположить, что контроль над ситуацией ускользал у него из рук, и подобный вызов, брошенный мне, был для него единственным вариантом попробовать вернуть себе господство.
Вокруг нас и над нами тревожно вопили сирены. Так продолжалось уже несколько минут. В оправдание Даравека, продержаться так долго было отличным результатом с его стороны.
Однако я его поймал. Наконец-то поймал. В эту ночь я принесу его кости моему господину Абаддону.
Тагус Даравек был громадным опухшим чудовищем, раздувшимся по милости покровительствовавших ему Богов. Многослойные пластины его боевого доспеха покрывала корка влажных нечистот, герметизировавших стыки неведомой биомеханической мерзостью. Керамит на торсе и одной из ног прогибался от болезненного вздутия и слияния с плотью внутри, а из пробоин в искореженной броне торчали бронзовые рога. Шипы были покрыты прожилками, обладая некоей жизнью, и из их сосудов сочился прометий. Над его лопатками величественно вздымались изодранные крылья грифа-падальщика. Несмотря на размеры, они были тонкими и подрагивали, их перья и излохмаченные кости горели в не дающих тепла волнах пламени варпа. Из огня тянулись призраки, или какие-то твари, похожие на призраков.
– Он здесь, – тихо и низко сказал Даравек, прохаживаясь туда-сюда. Взгляд его желтушных глаз перемещался от одного воина из числа его элиты телохранителей к другому. После минувшей бойни его лицо покрывала кровь. Она пузырилась, медленно растворяясь на активированном лезвии топора. – Я знаю, он здесь, сидит в ваших костях. Кто из вас оказался так слаб, что поддался ублюдку-волшебнику?
Пусть я и сжал свое сознание, избегая риска быть обнаруженным, пусть даже сделал собственную сущность тоньше тумана и пронизал ею кровь тела моего носителя, но все равно ощутил укол раздражения от слова «волшебник», произнесенного на готике с сильным акцентом жителя высокогорий Барбаруса.
Однако сейчас было не время поправлять воина за невежество.
– Это был ты, Симеос? – поинтересовался он у одного из своих воинов. Металлический зал колебался вокруг нас. Статуи воплощений Неумирающего Бога и Многих Изменчивых тряслись и подрагивали, словно живые, из-за нападения на крепость. Симеос запрокинул голову в шлеме, подставляя горло под клинок господина.
– Никогда в жизни, лорд Даравек.
Даравек направил топор на другого из своих ближайших собратьев. Некоторые из них обладали теми же особенностями, что и сюзерен – уродливыми вздутиями от сверхъестественной болезни и коркой гнили поверх некогда безупречных доспехов. У этого ничего подобного не было, трупный вид ему в большей мере придавали сухость и отвратительность. В нем присутствовала некая иссушенность: нечто наводящее на мысли о неоскверненных подземных склепах, покрытых нетронутой многовековой пылью.
– Илиастер? – вопросил Даравек. – Это был ты, брат?
– Нет, мой повелитель, – раздался в ответ мерзкий хрип, заменявший Илиастеру голос. На воине не было шлема, и выходящие между почерневших зубов слова сопровождал смрад мертвечины.
Даравек переместился к следующему воину. Ко мне. Его глаза встретились с моими, ядовитое дыхание ласково коснулось лица.
– Тихондриан, – произнес он. – Ты, брат?
На мне также не было шлема. Я издал рычание ртом, который еле закрывался из-за длины моих неровных клыков.
– Нет, господин.
Крепость вокруг нас сотряс очередной колоссальный толчок. Даравек отвернулся и рассмеялся, искренне рассмеялся.
– Может статься, вы все солгали, никчемные мерзавцы. Впрочем, до конца дня еще далеко. Нам нужно попасть на орбиту. Отправимся туда, где ублюдок Абаддона не сможет нас преследовать.
Я в значительной мере способствовал созданию Черного Легиона, однако, по правде говоря, не участвовал во многих битвах, где он складывался. Пока мои братья вели войну и боролись за выживание, я трудился в уединении, граничившим с изгнанием. Не могу сказать, что никогда не был в обиде на Абаддона за это, однако всегда относился к этому с пониманием. Все мы играем роли, для которых лучше всего подходим, а ему не требовался еще один генерал или еще один воин. Ему требовался убийца.
Эта роль нередка для тех в Девяти Легионах, кто обладает большой психической силой. У нас есть таланты и умения, благодаря которым убийство превращается в своего рода особый номер. В мире, где при обмане и ликвидации приходится учитывать миллион неестественных факторов – где скрытность и снайперская винтовка практически бесполезны; где едва применимы законы физики; где каждый враг имеет противоестественную сопротивляемость ядам и зельям – там лучшие убийцы получаются из тех, кто владеет силой переделывать реальность.
Использование Искусства, манипулирование содержимым душ, помогает обходить подобные ограничения. Воин, которому никогда не одолеть братьев при помощи клинка, может подчинить своей воле демонов. Тот же самый воин, посредственно владеющий болтером и не отличающийся ни отвагой, ни мастерством, может по желанию переписывать разумы врагов. Стрелок, изучивший о своей цели все вплоть до последнего обрывка информации, может попробовать предсказать действия противника, но колдун, который заглянул в душу врага, знает каждую ее йоту, и ему нет нужды прибегать к примитивным догадкам. А если вы верите в такие вещи, то колдун мог бы пройти путями