Лавровского, может быть, просто чтобы справиться, как пройти куда-нибудь. Или еще о чем-то.

Евгений Алексеевич подошел поближе, теперь стало видно лицо: да, это действительно молодой человек стандартной «арийской» наружности. Копна светлых волос, пристальный взгляд серых глаз, энергичный подбородок. Сейчас он вскинет руку в «немецком» приветствии.

Но это не произошло. Незнакомец поздоровался обычно, даже слишком тихо, словно избегал быть услышанным еще кем-то.

Лавровский ответил на приветствие сухо. Спросил, что угодно.

— Если вы — хозяин «Брунгильды», господин Лавровски, то поговорить с вами, — ответил тот и слегка улыбнулся, от чего его лицо стало менее стандартным, менее «то, что надо», а будто пропустило изнутри какой-то свет. И еще одно было ясно: он знал, что перед ним именно Лавровский.

Евгений Алексеевич так все отмечал, потому что за считанные секунды все изменилось. И он уже не сомневался, уже был уверен, что это —  о т т у д а.  Все же уверенность была непрочной, а как бы порывами, между которыми сочились ядовитые сомнения: «В такое время?.. Невозможно!»

— Мы могли бы пройти в комнаты… — нерешительно предложил он.

Незнакомец сделал отрицательный жест. Затем быстро спросил:

— Там у вас гараж? — И опять же стало ясно, что он уже заметил, уже высмотрел этот гараж за деревьями.

— Да, вот там въезд.

— Мы могли бы там?..

— Да, конечно, но я должен вернуться в дом за ключами.

— Сделайте это, — проговорил молодой человек, не прибавив ни «прошу вас», ни «пожалуйста», а только: — И наденьте что-нибудь! — Лавровский тотчас почувствовал, что продрог. И еще мельком подумал: «Значит, свидание продлится…»

Когда он вынимал ключи из кармана пиджака, по радио объявили отбой. «Некстати, — мелькнуло у него в голове, — Эмма может куда-нибудь отправиться». Она сдала в фонд национальной обороны свой «даймлер» и пользовалась его маленьким спортивным «вандерером».

Он прошел в комнаты жены, но ее не оказалось дома. Может быть, она уехала еще до объявления воздушной опасности?

Когда он вернулся, незнакомец стоял уже не на виду, а в тени, вплотную к стволу дерева. В нем чувствовалось привычно сдерживаемое напряжение.

— В доме нет никого, мы можем пройти в мою комнату.

— Хорошо.

Они прошли в боковую дверь и через коридор — в комнату Лавровского. Там все было так же, как он оставил всего минут десять назад. И все же по-другому. «Другое» исходило от фигуры гостя, от его одновременно уверенной и осторожной повадки.

Так как он все еще молчал и не последовал приглашению раздеться, а все еще держал руки в карманах своей куртки, Евгений Алексеевич напомнил:

— Я — Эуген Лавровски. С кем имею?..

— Меня зовут Франц, — ответил молодой человек и, бегло оглядев хозяина, словно сверяясь мысленно с каким-то описанием, медленно произнес ту фразу… Которую Лавровский так долго хранил в памяти и которую уже отчаялся когда-нибудь услышать.

И не потому что позабыл отзыв, а из-за волнения не сразу произнес его.

— Господи, в такой момент! Я уже не мог ожидать…

— Именно в такой. У меня мало времени. Мы рассчитываем на вашу помощь. В двух направлениях: место для укрытия нескольких человек… Скажем, пока — шести. Это должно быть укрытие не только от наблюдения, но и от бомбежки. Можете?

— Да.

Франц скользнул взглядом по лицу Лавровского, словно раздумывая, и все же решился:

— И место для рации. Ненадолго. На два-три выхода в эфир.

Лавровский помолчал, Франц спросил нетерпеливо:

— Это возможно? Или что-то вас смущает?

— Нет. Ничего. Все возможно. Просто обдумываю… — Он не мог сказать, что в короткие минуты, не отвлекаясь от ближайшей задачи, вспомнил все самое страшное, что произошло с ним за эти годы…

Франц захотел тотчас же посмотреть место, которое могло подойти для рации — подвал под гаражом, где когда-то была мастерская. Когда они спускались по лестнице, которой давно никто не пользовался, они услышали, что к дому подъезжает машина.

— Вернулась жена. Не беспокойтесь. Я ее встречу и сам заведу машину в гараж.

Лавровский поспешил открыть ворота, Эмма уже нетерпеливо сигналила:

— Боже мой, как ты медлителен, Эуген! Я едва спаслась! Ты видел, что там, внизу? Ужасно, ужасно!

Она почти вывалилась из машины и дала ему проводить себя к дому.

— Тебе не надо было ехать…

— Что ты говоришь, Эуген! Если я сдам, что скажут женщины, которые видят во мне своего вожака! — надменно произнесла Эмма. Она уже оправилась. В голосе ее снова звучал металл, в глазах вспыхнул огонек пресловутой «фанатизации», к которой недавно призвал Геббельс.

«Валькирия тотальной войны!» — подумал он, глядя на все еще крепкую фигуру Эммы в длинном кожаном пальто, на резко обозначившиеся скулы под убором монахини.

— Тебе следовало бы проникнуться… — скорбя, сказала она и, вздохнув, добавила буднично: — Заведи машину в гараж.

Какие странные парадоксы подбрасывает жизнь! В эту ночь, всю пронизанную сигналами бедствия, озаренную «люстрами» осветительных ракет, разорванную разрывами неподалеку, Лавровский впервые за эти годы спал крепко, а проснувшись, увидел, что весна по-настоящему вошла в истерзанный, почти парализованный город. Он вспомнил все, что произошло, и подумал, что в указанном им месте, вероятно, уже обосновались люди… Кто они? Он не мог знать и, наверное, никогда не узнает. Какая разница! Пока сможет, он будет служить им.

Он понимал, что во избежание запеленгования рация должна перебрасываться из района в район. Люди Франца плохо знали город, а у Лавровского не было никого, кому можно было бы довериться. Но, обладая респектабельной внешностью, иногда пользуясь связями жены, он действовал напролом, с удивительной для него самого быстротой ориентировки и изобретательностью отыскивая возможность все новых убежищ для людей Франца и его техники.

Он никогда не видел никого, кроме Франца, но по размаху работы понимал, что действовала значительная группа. И однажды Франц сказал ему:

— Все может случиться. Если я не приду на очередное свидание, к вам явится с нашим паролем другой.

Лавровский теперь часто исчезал из дому. Это не укрылось от Эммы. Он объяснил, что играет в покер. Вспомнил «Уголок».

— Господи, — брезгливо проговорила она, — в такой момент! Впрочем, немало мужчин находят в этом забвение!

Как-то, вернувшись домой, он застал у себя в комнате Эмму. Она была в бешенстве.

— Что-нибудь случилось? — спросил он устало и без особого интереса, весь полный своим…

— Ничего, кроме того, что ты пал так низко, так низко…

Она давно не кипела таким негодованием, даже измена