впуская смолисто-хвойный запах. Чуть привстала и ненадолго высунулась наружу. Потом снова подняла стекло и показала небольшую коричневую шишку с полосками смолы на боках. Провела большим пальцем сверху вниз, сдирая в ладонь чешуйки, и достала несколько кедровых орешков, которые протянула Свете.

Света машинально сунула один в рот, расщелкнула: ни с чем не сравнимый вкус так и подстёгивал заняться шишкой поосновательней. Она аккуратно вынула скорлупки и, не решившись бросить на пол, спрятала в карман.

— Как такое возможно? — За окнами уже плыл широкий бульвар с огромными каштанами в пышной золотой листве.

Трамвай плавно остановился.

— Минутку. — Кондуктор повернула плоскую рукоять на стенке рядом со своим местом. С шипением открылись створки. Свете было видно, как в середине салона с сиденья поднялась пара и вышла в передние двери. Затем двери закрылись — вагон дёрнулся и застыл, — чтобы тут же открыться вновь, и новая пара сошла с подножки. Так продолжалось несколько минут, пока в салоне не остались лишь Света с кондуктором.

И так не очень яркий свет матовых плафонов померк ещё больше, погрузив салон в уютный сумрак.

— Иди-ка сюда.

Женщина встала, прошла в середину и присела у окна, приглашающе похлопав по сиденью рядом с собой. Света подошла, села. Ей было интересно.

— Ты имей в виду, — сказала кондуктор, — за окнами — не погода, за окнами — настрой твоей души. Оттого, кто-то окунается в разноцветье на осенних ярмарках, где ручьи золотой пшеницы сливаются в неспешные потоки, текущие к мельничным жерновам. А кто-то в чертогах ледяной королевы поднимает в честь хозяйки бокал тёмного хрусталя с коктейлем из стужи и вьюг. Или в звёздном шлейфе Млечного Пути вдруг видится опахало галактик с мириадами крошечных солнц. Пожалуй, ты нам подходишь.

— Что? — не поняла Света. — Куда я подхожу?

— Нам, — сказала кондуктор. — Диспетчерской Осени.

Она внимательно смотрела на Свету.

— Э… — Света не знала, что сказать. — Только осени?

— Только осени. Ты же к нам села. А вполне могла попасть в кабинку колеса обозрения Диспетчерской Летнего Разноцветья.

— Это как? — удивилась Света. — Я в трамвай садилась, какое же это колесо, да ещё обозрения? Как можно перепутать?

Женщина вздохнула. Терпеливо. И внятно сказала Свете, тщательно выговаривая слова:

— Всё это — настрой души. И если настроение озорное, проказливое, трамвай осени вполне может смениться плавными оборотами колеса, выносящими на обозрение летнее разноцветье. Или весёлые кораблики-льдинки помчатся наперегонки в капельном перезвоне, и в дробящихся этих брызгах весны вдруг проглянут замёрзшие картины теплеющего солнца.

— Или чарующий морозный звон застывшего под снегом соснового бора, — не удержалась Света.

— Я и говорю — наш человек, — кивнула кондуктор. — Очень многие, кстати, рвутся в Диспетчерскую Зимних Вьюг.

— А к вам меньше?

— Нет, конечно. Это я так…

— А почему вы говорите — Диспетчерские? Значит, есть ещё и Управление? Ну, общее?

— Ещё чего не хватало! — оскорбилась кондуктор. — Нет никакого управления, нечего нами управлять! Да и как вообще можно управлять душой или её порывом?

— Говорят — можно, — сказала Света из чистого упрямства. — А как вообще такое возможно? Сказка какая-то!

— А ты и вправду хочешь знать?

Света подумала.

— Н…нет, — сказала она неуверенно. — Не очень.

— Вот и ладушки.

Женщина встала, прошла к своему сиденью и открыла двери.

В салон вошла пара немолодых уже мужчин и встала на задней площадке.

— Проходите-проходите, — поторопила их кондуктор, проведя чекопечатающей машинкой у каждого над запястьем и выдав билет, — выход в переднюю дверь.

Трамвай дёрнулся, трогаясь и быстро набирая ход.

Ночная тишь за окном рядом со Светой вдруг сменилась отвесным горным склоном с ржавыми обрывками сухой травы. Сильный ветер снаружи подхватывал их, разлохмачивал и швырял высоко в распростёртую ширь к проступавшим, как в панорамной картине, чётко очерченным снежным пикам. Казалось, вагон мчится по гребню невидимой колоссальной волны, взметнувшейся в небо от подножья горного кряжа.

У Светы перехватило дух от восторга. Почудилось или нет: рядом промелькнули кабинки, как на колесе обозрения, в которых сидели смеющиеся люди. Но тут они снова въехали в сумеречную голубизну покрытого снегом озябшего озера и неторопливо двинулись по скованной морозом ледяной глади, дробя колёсам в искристые брызги звенящий лёд.

Те летели снизу вверх и, смешиваясь кристаллическими полотнищами, разворачивались взметнувшимися крыльями звёздной ночи с узором из вспыхивающих галактик.

— Как, по-твоему, — кондуктор, оказывается, вернулась и стояла рядом со Светой, — где им выходить?

— Откуда я знаю? — удивилась Света, невольно переводя взгляд на мужчин. Те устроились на переднем сиденье и зачарованно пялились в окно. У Светы возникло ощущение, что им и хочется сойти и, как говорится — «колется». — Хотя… — Она посмотрела наружу. — Может быть, здесь.

Стылость замерзшего озера сменилась зарождающимся тёплым утром небольшой улочки с островерхими двух- и трехэтажными домами, чьи первые этажи занимали кафе и магазинчики за широкими витринами. Кое-где из брандспойтов мыли серо-бежевую тротуарную плитку, но перед большей частью уже стояли легкие пластиковые столики и стулья, готовясь принять первых посетителей.

Света прислушалась к себе: что-то — убеждённость, знание, накатившее вдруг настроение — заставило сказать с полной уверенностью:

— Да. Здесь.

— А спрашивала, почему нам подходишь.

Кондуктор протянула Свете свой аппарат, не снимая, впрочем, его с кисти.

— Открывай двери. — Она ткнула пальцем в небольшую круглую кнопку сбоку.

Света послушно нажала.

Вагон остановился, открылись двери. Пассажиры вышли, кивками поблагодарив Свету и кондуктора.

— Понимаешь, — сказала женщина, когда колеса трамвая вновь застучали на стыках рельс, — некоторые не могут решиться, где им сойти. Или когда. Им и хочется сойти и боязно упустить то, что лежит за очередным поворотом. И наша, как раньше говорили, задача, помочь им в выборе. А это непросто. Да, непросто. Многие, собственно, большинство, не бывали практически нигде, кроме двух-трёх, в лучшем случае пяти-шести мест в целом мире. Я не имею в виду родные для каждого края, я как раз про дальние страны. И у каждого места своя прелесть для разного времени. А человеку хочется и всего и сразу. И в небо тянет, и посидеть хочется с любимой