зрения никто не поддержал. Еще ранее И. Арамилев писал, что повесть «Охотник Аверьян» — это «лучшая по отделке деталей вещь», в ней «душевные движения героев сложны, целомудренны, по-настоящему благородны» (Новый мир, 1940, № 6, с. 248). Об этом же он говорил и на обсуждении, связывая художественные достижения А. Тарасова с современностью: «А. Тарасов показывает огромные сдвиги в сознании колхозника советской деревни, и он делает это как художник, обнажая то, что скрыто от простого глаза… Это великолепная реальность третьей пятилетки…» Тогда же А. Митрофанов говорил по поводу «Охотника Аверьяна»: «…В результате того, что страна выросла, что первые нужды удовлетворены, люди захотели большего», и это, по мнению критика, отражается в жизни их чувств: «Аверьян не знал, что можно не спать ночами, что можно бредить и мечтать, думая о любимой женщине. И вдруг его настигла именно такая любовь, он переживает ее мучительно, радостно и страстно». «Вся прелесть в том, — вторит критик Н. Замошкин в своей статье той же поры, — что это рассказ о первой любви взрослого зрелого человека». На Марине он женился из жалости, «а теперь он не «жалеет», а любит. Это целый переворот, достойный того, чтобы быть достойным поэзии, изображения» (Красная новь, 1940, № 4, с. 212). Аверьян и Вавила — «сельские интеллигенты. В них нет «власти тьмы», нет и пейзанства. Чувствуя, как все сложно (семья!), они не форсируют событий» (там же, с. 213). И еще один важный момент отмечает в этой повести критик: «Как-то спокойно, по-хозяйски, по праву ощущает Тарасов природу, пейзаж, совершенно не очеловечивая его, не нуждаясь в этом» (там же, с. 214). Перекликается с ним и Б. Рагинский: «Природа в книге Тарасова — не самоцель. Это средство утверждения жизни… Люди похожи на природу и не оскорбляют, а дополняют ее своим присутствием», потому что они — «навсегда выпрямившиеся люди. Молодое поколение их никогда и не было согнутым» (Лит. газ., 1940, 20 марта).
Конечно, критика тридцатых годов даже в ее лучших образцах не свободна от издержек, наложенных временем. Но Александру Тарасову повезло: уже тогда по праву была оценена актуальность и художественная новизна его повестей и рассказов. «У Тарасова есть свое лицо, свой голос, — говорил Ю. Лукин. — В его творчестве много импрессионизма, — он, конечно, лирик, поэт. Он обладает хорошим умением изображать чистое, непосредственное чувство, то новое и свежее, что имеется в нашей жизни… Несомненно: перед нами художник с ясно выраженным темпераментом, со своим голосом, со своей особой складкой» (Лит. газ., 1941, 20 апреля). «В полном соответствии с описываемой природой и людьми Тарасов как писатель тоже медлителен, точен, солиден, — писал Н. Замошкин. — Цельность, единство изображаемого с изобразительными средствами — это и есть то, что накладывает на произведения Тарасова печать художественной силы и подлинности» (Красная новь, 1940, № 4, с. 206).
Своеобразие, подлинность, художественная сила — это те качества, которые дают право писателю остаться в литературе надолго. Верится, что такое право Александр Тарасов получил всею своей работой, всею своею жизнью.