самым модным, а она закончила школу с золотой медалью. Он — в институт авиаприборостроения.
В тот первый год, когда еще не было знакомых в Москве, Роберт был необходим ей. Кстати, в первый год и он тянулся к ней и был совсем другим, а потом… Потом их отношения стали мучительными и тяжелыми. Большой город изменил его неузнаваемо. Он стал циником и снобом. Она продолжала любить его, а он принимал это как должное и считал, что она никуда от него не денется. Да, пожалуй, так оно и было. Роберт обнаглел до того, что стал знакомить ее со своими новыми девушками, а потом хвастаться победами над ними… И если замечал, что Лиля страдает — а она старалась скрывать свои чувства, — то так и светился какой-то садистской радостью.
Вот он стоит на перроне, напыжился, думает, что неотразим. И на проходящих мимо женщин поглядывает, как на свою собственность… Что, спрашивается, она в нем нашла? Неумен, развязен и вовсе не красавец, хотя и воображает, что похож на молодого Жана Габена. Да и чем он живет, чем интересуется? Разве что заграничными вещичками и девочками. За три года, что они в Москве, всего два раза были вместе в театре. Собраться где-нибудь «на хате», как он говорит, выпить, поплясать под джаз… И это ничтожество превратило ее в покорную рабыню!..
Наверное, в глазах ее появилось что-то незнакомое, потому что Роберт взглянул на нее раз, другой, потом обеспокоенно спросил:
— О чем ты думаешь, мышка?
Он иногда называл ее «мышкой», хотя ей это и не нравилось.
— Об эмансипации… — сказала Лиля.
— Что еще за эмансипация?
— Не стыдно, студент третьего курса не знает, что такое эмансипация!
— А-а… — протянул он. — Свобода женщине. Равенство с мужчиной… Странные мысли приходят тебе в голову.
Мимо вагона вперевалку пробежал толстый мужчина с огромным рюкзаком за спиной и зачехленными удочками в руке. С лица катился пот, он тяжело отдувался. Мужчина задел рюкзаком Роберта и даже не заметил. У Роберта лицо стало злое, маленькие глаза сузились. Он стряхнул со светлого модного пиджака невидимые пылинки и пробормотал сквозь зубы:
— Хам, даже не извинился.
— Сейчас поезд отправится, — торопливо заговорила Лиля. — Слушай внимательно, что я тебе скажу…
— Не люблю, понимаешь, хамства, — не мог успокоиться Роберт. — В метро толкаются, в автобусе на ноги наступают…
— Кто бы говорил о хамстве! — сказала Лиля. — Так вот, дорогой Робик. Я уезжаю на два месяца. Не ищи меня…
Роберт презрительно хмыкнул. Сколько раз он слышал все это. И Лиля поняла, что слова тут не помогут, он просто не верит ей…
— Я теперь поставила точку, — устало сказала она. — Это конец, Роберт.
Он вытащил сигареты, красивую зажигалку, конечно заграничную, и закурил. Лицо его было невозмутимым.
— За этим ты позвала меня сюда? — затянувшись и выпустив дым, спросил он.
Вагон мягко тронулся. Роберт с сигаретой во рту исчез, а вместо него прямо на Лилю уставился дежурный в красной фуражке. Лиля успела заметить, что нос у дежурного очень большой и блестит, будто маслом смазанный.
Роберт догнал уходящий вагон. Лицо его стало встревоженным. Шагая рядом с окном, он спросил:
— Как называется этот городишко, куда ты едешь? Лиля назвала.
Вагон шел все быстрее, и Роберту пришлось перейти с широкого шага на рысь.
— Мышка, я, может, напишу на главпочтамт, — сказал он.
— Прощай, — ответила она.
Роберт отстал. Лиля высунулась из окна, и ветер растрепал ее каштановые волосы. Роберт, расставив ноги в клетчатых брюках, стоял на перроне и смотрел на нее. Выхватив из кармана цветной платок, стал махать. Лиля не ответила. Ей вдруг стало смешно: очень уж нелепо выглядел Роберт с развевающимся платком в руке.
Резко оборвался перрон с последними провожающими, десятки разноцветных вагонов на запасных путях запрудили все вокруг. За путями блестели железные крыши станционных построек. А еще дальше высились каменные громады многоэтажных зданий. Лиля любила Москву, и ей всегда было грустно уезжать. Даже домой, в родной солнечный Андижан.
— Не боитесь на сквозняке простудиться?
Лиля оглянулась: в проходе стоял молодой подтянутый лейтенант, который помог опустить окно, и с улыбкой смотрел на нее.