Юрий Третьяков Осьминог
Самая глубина была у свай старого моста. А вся-то река по пояс да по колено. На дне чистенький желтый песочек, видны все камушки, ракушки и стаи пескарей. Сядешь в воде, замрешь на минуту — они и соберутся кругом, тычутся носом, чуть трогая тебя губами. Крупной рыбы как будто не было, но все мальчишки верили: она есть, в каждой реке должна быть, только живет, наверное, в той самой яме, у моста — иначе, где же ей еще находиться? Там, по-соседству со склизкими от водорослей и бодяги сваями, и прячутся огромные щуки, язи в полруки, а может и сам сом, черный, усатый дремлет где-нибудь в темноте и ждет, когда его кто-нибудь поймает. Но поймать его некому, кроме Тимки Утенка. Тимка так и знал: поймает и пронесет через поселок всем на зависть и удивление. Сом — это не пескарь: ловить его полагалось особым способом. Такой способ Утенок знал. Он сам его изобрел. Вернее, он изобрел спиннинг. То есть не изобрел, а сильно усовершенствовал: вместо латунной блесны привязывал к крючку живую рыбку. Потому что сом тоже не дурак — станет он есть железку! Живая приманка — другое дело; любой рыбе, не только сому, приятнее ловиться на живца, чем на железку. Пусть себе другие рыбаки-чудаки этого не знают. Сом попадется Утенку, не им. Одно плохо: живцы, как сговорились, — сразу же умирать. Не успеет какая-нибудь самая жизнерадостная рыбешка попасть на крючке в воду и — готово — перевернулась кверху животом. Спасибо соседскому пацанишке Диму: тот удочкой, самой обыкновенной, ерундовой, таскал пескаря за пескарем и отдавал Утенку. Очень уж хотелось Диму поглядеть на живого сома. Сом, конечно, был бы вытащен давным-давно, если б не множество людей, как будто сговорившихся этому помешать. Во-первых, девчонки. Они приходили с утра, целыми толпами бултыхались в воду, барахтались, брызгались и визжали, визжали, брызгались и барахтались, — и так целый день. Мелководье кишело ими, как головастиками. Маленькие ребятишки туда же: плевались с моста, кидали в воду щепки и камни. Правда, кое-кому досталось удилищем по спине, — так сразу перестали. Но хуже всего, когда является длинный Горька со своей компанией. У Горьки обязательно то крючок оборвется, то еще что-нибудь случится, или ему просто надоест глазеть на поплавок, и он слоняется по берегу, надоедает всем разговорами о разных книгах. А что ему сделаешь, если за него все мальчишки от Набережной до Полевой? Сегодня, например, он с ребятами притащил откуда-то здоровенную доску, и все плавали на ней, как на лодке. От этого сделались такие волны, что даже пескари у Дима перестали клевать. Наконец, мореплаватели окончательно выбились из сил и, стуча зубами, разлеглись на припеке. А Горька повернул свое черное от загара лицо к Утенку: — Поймал? Что на меня уставился, как Бармалей? — Я рыбу ловлю, — буркнул Утенок, отворачиваясь, — а вы купаетесь тут… — Ну и что? — А то, что мешаете… Совести нет! Горька подумал минутку и сказал: — Это у тебя нет совести. Ты — кто? Речка — твоя? Речка общая. Если ты так говоришь, значит, ты — единоличник. И загорланил: — Эге-гей! Смотрите сюда! Как обезьяны плавают! Сейчас покажу! Горька нырнул, перевернулся в воде вниз головой, заболтал руками, ногами, всё нарочно, конечно. За ним полезли в воду и остальные ребята. О сваи забились такие волны, что Утенок плюнул: — Ладно. Увидим, кто «единоличник». «Бармалей»! Сам-то ты и есть Бармалей, длинноногий чорт! Он смотал свою снасть и ушел. Но на следующий день опять был у моста. Солнце только всходило. Кругом — ни души. Лишь эскадра чьих-то уток, с селезнем впереди, вытянулась строгой цепочкой к камышам на другой стороне реки. Тимка подошел к телеграфному столбу и, оглядевшись, прилепил бумажку:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Милиция сообщает, что купаться в реке запрещено с 10-го июня, так как в реку заплыл осьменог. Купаться запрещено, особенно в глубоком месте. Штраф 100 руб. МИЛИЦИЯ Это всё сам Утенок сочинил и написал. — Покупаетесь теперь! — сказал он, прихлопывая бумажку кулаком, — увидим… Затем он спустился на сваи, размотал свой спиннинг, вынул из консервной банки полуживого пескаря, ожидавшего своей участи еще со вчерашнего дня, прицепил к крючку и забросил его в воду. Скоро появилась стайка самых вредных девчонок. Они хохотали и визжали еще издали. Одна задержалась у столба, прочитала объявление и окликнула подруг. Те вернулись, столпились вокруг столба и загалдели все разом. Потом трусливо приблизились к берегу, сели на траве и уставились в воду, тихо о чем-то переговариваясь. Посидев так немного, они поднялись и побежали обратно в поселок. Утенок самодовольно ухмыльнулся. За девчонками прибыл и Горька с друзьями. Они вели купаться лохматого горькиного пса Барбоса, а он не хотел, упирался. Горька увидел объявление, лениво подошел, глянул мельком и вдруг заорал и запрыгал, будто его змея ужалила в пятку. Барбоса бросили, и он удрал. Горька скатился вниз по свае кубарем, чуть Утенку на голову не сел: — Тимка, читал, а? Видал, а? Не больно-то хотелось Утенку с ним разговаривать, он кивнул — просто так. Горька ничего не заметил: — Ты скажи! Осьминог! У нас — осьминог! Осьминог живой! Ты не знаешь, он еще никого не утаскивал? Нет? — Почем я знаю… Остальные ребята тоже забрались на сваи. Горька вертелся, вздыхал и, жмурясь, тряс головой: как будто это и вправду такое большое счастье — осьминог в реке. Но такой уж человек был Горька, читавший книги даже за едой.— Осьминог! Как в настоящем море! Я ж о нем давно мечтаю! Теперь нам бы акулу, правда? Или лучше — пару акул. Как ты думаешь, Тимка? Утенок подумал, что даже одного осьминога чересчур довольно, если б ему и в самом деле вздумалось погостить в этой реке, но согласился, что, конечно, хорошо добавить в реку и акулу, а пара акул — и еще лучше. Остальные мальчишки не особенно радовались и молчали. Только Юрка, врачов сын, который и сам читал книги, и всегда с Горькой спорил, сказал: — По-моему — ерунда это. Откуда он к нам попадет? Утенок только начал придумывать, что бы такое соврать, но у Горьки уже готов ответ: — Как откуда? Из моря. Географию знаешь? Наша речка впадает в другую, другая в третью, третья — в море… Вот он и приплыл. Очень просто. — А что ему у нас делать?! — Это уж он сам знает. Может, захотел попутешествовать. Или ему там у себя надоело. Или еще что. Откуда я знаю? — А, может, он