вообще, Паша, не люблю животный мир. Шумит, воняет, жрать просит. Скажешь, нет?

— Нет, — твердо ответил ему Саранцев, поднялся и со злостью прибавил. Тебя ж вон никто в форточку не выбросил. А ты и шумишь, и воняешь, и жрать просишь.

Тут вовремя возникла Тамара с заветным талоном в руке, который окрыленный Гоша тотчас бережно принял из ее рук.

— Вот! Это я понимаю! Обрадовано заорал он. — Айда, Паша, забыли старое!

— Ну айда, — решительно сказал Саранцев. Он понял, что это есть прекрасная возможность выйти наконец с честью из этого дома, выкарабкаться раз и навсегда из этой густой взвеси, чтоб после недолгих поисков найти наконец подобающий ему мир полутемных гостиных, негромкой музыки, сдержанных мужчин и красивых одиноких женщин…

На улице моросил дождь, асфальт был покрыт радужной слизью. Саранцев уже наметил перекресток, где он тихо распрощается со своим попутчиком и уйдет, сославшись на дела. Однако как раз на намеченном перекрестке Гоша облегченно схвати Саранцева за локоть.

— Все, пришли. Однако ты чешешь. Совсем загнал. Значит, давай скорей червонец, талончик у меня. Сейчас мы…

— Видишь ли… — солидно начал было Саранцев.

— Нет, почему, деньги-то есть, но…

— Та чего мы стоим? — Гоша вновь схватил его за локоть и потащил к освещенному нутру магазина. — Деньги есть. Талон есть. А мы, понимаешь, стоим.

В узком полутемном коридорчике колыхалась бесформенная масса людей. Пахло сырой одеждой и спиртным выхлопом. Очередь походила не некое живое медузоподобное существо, орущее, стонущее, выгибающееся кольцами, с множеством щупалец, присосок, прожилок, клювообразных отверстий, время от времени отторогающее наружу обезумевших, обессиленных человечков, с бледной, бессмысленной улыбкой прижимающих к себе расползающиеся букетики горлышек, наклеек…

— Давай сюда червонец и стой тут! — гаркнул Гоша прямо в ухо.

— Так вон очередь-то какая, растерянно, с надеждой сказал Саранцев, лихорадочно шаря в кармане.

— Какая очередь! — Гоша зло скривился. — Я тебе что, сын бешеной матери в очереди стоять! Иди за мной, чудик!

Он ухватил Саранцева за запястье жесткой костяной клешней и, крякнув, ввинтился в упругое человеческое месиво. Очередь всколыхнулась.

— Куда!! — заметалось сразу несколько бабьих голосов. — Куда лезешь, алкаш поганый!

Гоша на мгновение остановился, закрепляясь на отвоеванном плацдарме, сращу распространив вокруг себя матерый запах пота.

— Сынок у меня! — хрипел он, выкатив белки и вновь с натугой вклиниваясь в сопротивляющуюся массу. — Болеет! Врач компресс прописал. Андрюша, сынок. Круглый отличник.

Саранцев, задыхаясь от отвращения, покорно втиснулся в образовавшийся тоннель.

Кто-то ударил его локтем в подбородок, шляпа съехала на переносье и не было возможности вернуть ее на место.

— А вот хрен тебе, а не Андрюша! — зарычал какой-то грузный мужчина в брезентовой куртке и схватил огромной красно-синей лапищей Гошу за ворот. — Морда твоя шакалья!

Гоша взвизгнул и затравленно обернулся к Саранцеву — Паша, скажи ему! и, воспользовавшись паузой, рванулся в сторону, увлекая за собою Саранцева, издал душераздирающий стон, выдавил в сторону причитающую старушку и прилип к окошечку. Саранцев же, потеряв опору, почувствовал, как крутая человеческая волна неумолимо относит его в сторону.

— Пашка! — в нескольких метрах от него тускло замаячило напряженно ненавидящее лицо Гоши. — Червонец сюда! Скорей ты, гад, сволочь!

Саранцев с трудом вынул из кармана кошелек, срывая ногти, открыл его, вытащил десятку и, поднатужившись, всунул в скрюченную гошину ладонь. Через мгновение исчезнувшая было ладонь вернулась, в ней зеленовато блеснуло кургузое горлышко бутылки.

— Держи! — сипло выдохнул Гоша, сунув в руки Саранцеву тупорылую емкость. — А ты боялся. Давай на выход… Или нет. Стой пока.

И вот тут случилось нечто уж вовсе неожиданное и невероятное. Продавщицу, маленькую багроволикую женщину, кто-то окликнул и она, оттолкнув от себя чью-то рвущуюся к ней руку, степенно уплыла куда-то вглубь. Гоша напряженно засопел и вдруг проворно просунул руку в окошечко, как-то противоестественно ее выгнул, схватил одиноко стоящую у бездействующей кассовой коробки поллитровку, втянул ее обратно. Стоящие рядом потрясенно охнули. «Спокуха», — забормотал Гоша, бессмысленно гримасничая, сунул похищенную бутылку совершенно оторопевшему Саранцеву и, упершись ладонями ему в спину, стал выталкивать его из очереди.

Саранцеву показалось, что наступила гробовая тишина. Потом сзади кто-то — может, продавщица — пронзительно взвизгнул, и тотчас все вновь пришло в движение, заходило ходуном. Гоша быстро обернулся, вырвал у него из рук обе бутылки, подмигнул, шепнул: «Давай по-быстрому» и исчез, словно не было его…

Толпа вздыбилась, как штормовая волна, и вскоре Саранцев обнаружил себя прижатым к стене в тесном тамбуре между двумя стеклянными дверьми в окружении нескольких разъяренных женщин и долговязого равнодушного милиционера.

— Я все видала! — вещала полная женщина в пестром, словно сшитом из лоскутов плаще. — Двое их было. Один — плюгавый такой, вечно тут трется. Он бутылку-то схватил и этому сунул. А сам сбежал. Двое их было. Я сама видала.

— Где бутылка? Кто с тобой был? — сонно спросил милиционер, пристально глядя ему в глаза. Глаза, однако, были тусклые и мутные, такие глаза бывают у спящего, если ему приподнять пальцем веко. — Я тебя спрашиваю!

— Не знаю, — угрюмо ответил Саранцев. — Я вообще его не знаю.

— Не знаешь. Ладно. А зачем бутылку взял, если не знаешь?

— Я не брал никакой бутылки, — Саранцев отчаянно, словно силясь проснуться, замотал головой.

— А кто взял? Может, тогда это я взял? — милиционер мелко засмеялся и требовательно обвел всех глазами, приглашая присоединиться. Толпа послушно разразилась дружным разоблачительным смехом.

— То есть я взял, — забубнил Саранцев. — Он мне ее сунул в руку, я и понять ничего не успел, и тут же забрал обратно.

— Кто забрал?

— Ну этот, Гоша.

— Гоша? — милиционер снова обвел всех торжествующим взором. — А говоришь, не знаю. Неувязочка выходит. А пойдем-ка со мной, гражданин. Там разберемся.

Сопровождаемый милиционером, отделился Саранцев от ликующей очереди и вышел на улицу. Милиционер шагал чуть позади и бдительно держал его за локоть. Саранцеву казалось, что вся улица смотрит на него с опаской и гадливостью. Он с тоской вглядывался в ближайшее будущее и не находил в нем просвета. Любой подзаборный бродяга был в сей момент на голову выше его, ибо был свободен.

Крестный путь уперся в