Направляют депутацию к Шмидту. Рисуют ему картину. Что же он — хватается за пистолет? Усовещивает присягой? Объясняет глупость? Наш образцовый офицер — присоединяется! Надевает мундир, возвращается на корабль, самочинно вступает в командование.

Спускается в катер и велит держать к ближайшему на рейде броненосцу — объяснять офицерам преимущества революции и новой жизни: присоединяйтесь, господа!

В катер его скинули с борта с вырванными погонами. Здесь есть нюанс: на увольнение с флота повышали в чине — по традиции и для увеличения пенсии. Добрые, понимаешь, были. Так революционнолюбивый Шмидт не постыдился надеть мундир с погонами капитана второго ранга!

Нет, ты оцени: ему не подают руки, над ним сжалились из презрения — так он надевает погоны, на которые морального права не имеет, возвращается на корабль, который обокрал, и приглашает офицеров других кораблей вместе с ним изменить присяге!

— М-да? Гм. Прямо Марат. Многие шли в революцию от обиды, наломав дров и претерпев унижения от своих, — обобщил Ольховский. — Красные мстители…

— Во-во — и все это под сенью красного флага. Сидит на своей лайбе без хода и орудий, флаг спустить отказывается, явиться под арест отказывается, впустить на борт арестные караулы отказывается. На абордаж его с крючьями брать?! Дали холостой, потом вложили в надстройку фугас, подожгли ремонтное барахло, и судовой революционный комитет мигом постановил сдаться.

Я не говорю о совести. Я не говорю о чести. Но хоть чайная ложка мозгов там была?.. Сплошное помрачение — и никакого соображения и характера. Вот вам восстание на Черноморском флоте. Бред… Ты меня понял, командир?

— Я тебя понял, старпом. Откуда байка?

— А потому что надо запретить курсантам военно-морских училищ пользоваться Центральной библиотекой Военно-морского флота. И уж во всяком случае не давать им ничего из архивов.

Ольховский посмотрел на часы: день был вполне пустой, а до конца его еще далеко. Он откинулся в кресле.

— Помрачений нам не надо, — решил он. — По уму все это делалось так: кончать ремонт, ставить артиллерию, собирать и греть машины, загружать погреба, бункероваться, дожидаться выхода в полигон на ходовые испытания и стрельбы — а вот там ночью рвать полным ходом через проливы в Средиземку и уже решать: сходить всем в нейтральном порту — или гнать вокруг Европы в Неву и всаживать своим главным калибром в Зимний.

— Кронштадт не пройдешь. Тебя бы форты утопили, не говоря о минной дивизии.

— Так. А если я уже в Неве? Вот здесь?

— Что тебе толку в Неве, если столица уехала в Москву.

— Так. Это решаемо. А если я уже в Москве?

Грубые вертикальные складки старпомовского лица полукружиями растянулись в стороны: он так улыбался, обозначая смену углов на овалы.

— В Москве. Г-хм. Тогда — наливай да пей.

Михаил ВЕЛЛЕР

18.01.2000