Григорий Глазов ПРАВЫЙ ПОВОРОТ ЗАПРЕЩЕН

ПРОЛОГ

Середина декабря, а снега еще нет, земля закаменела, ветер гонит пыль, заметая во все щели. Эта бесснежная нищета природы особенно тосклива, когда смотришь на черные деревья, их замерзшие ветви кажутся обугленными.

Мой письменный стол у окна, почти впритык к секциям отопительной батареи, и ноги ощущают приятное тепло. На столе рукопись, которую я заканчиваю. Никого из тех, кто знает эту историю, не смутит домысел, ибо суть происходившего не искажена. Например, фраза«…солнце ушло за лес, пробивая его в отдельных местах еще яркими длинными клиньями» родилась из вопроса следователя: «В котором часу вы были в лесу?» и ответа: «Под вечер: около семи, еще было светло, солнечно». Или — вопрос: «Когда и где происходил между вами этот разговор?» Ответ: «В поезде, по дороге из Веймара в Берлин». Вопросы и ответы — эти и другие — в протоколах допросов, вел их следователь областной прокуратуры Виктор Борисович Скорик. Протоколы подшиты, хранятся в деле, я лишь конструирую его заново, пользуясь фактами, которые есть в нем и какими располагал сам как адвокат. И сейчас пытаюсь как бы в цветном изображении воссоздать панораму событий, начавшихся еще в первых числах жаркого июня. А нынче уже зима…

Уже десять лет на моей визитной карточке напечатано: «Устименко Артем Григорьевич. Адвокат. Юридическая консультация Шевченковского района». А внизу мелко — ее адрес, служебный и домашний номер телефона. Но десять лет на ней значилось бы: «Устименко Артем Григорьевич. Прокурор следственного управления…» Когда мне исполнилось пятьдесят три, из коих двадцать семь я проработал и следователем, и прокурором-криминалистом, и под конец прокурором следственного управления, из областной прокуратуры мне пришлось уйти, вернее, меня выперли. Я вел тогда дело о крупных хищениях на трикотажной фабрике, директором ее был бывший инструктор админотдела обкома партии. Его дружки из обкома начали давить на прокурора области, пытаясь все прикрыть, то ли, чтоб спасти собрата из своего кланового инкубатора, то ли себя самих, если получали от него вторую «зарплату». В тот год как раз истекал срок полномочий прокурора области, а остаться ему ой как хотелось. И он начал проявлять особое внимание к наиболее крутым эпизодам в материалах следствия. Меня начали ловить на мелочах, пошли придирки, посыпались выговоры, и однажды я понял: выжимают, как пасту из тюбика, и подал заявление «по собственному желанию», опасаясь худших вариантов. В коллегию адвокатов устроился тоже не без труда, ребята из обкома ослушников не любили.

С тех пор мои отношения с прокуратурой довольно сложные, ко всему жива давняя устойчивая неприязнь к адвокатуре вообще как к институту вроде лишнему, мешающему следствию, от нее как бы всегда ждут подвоха. Но и то правда, что с некоторыми давними коллегами из следственного управления дружбу я все-таки сохранил…

История с доктором химических наук Еленой Павловной Кубраковой шуму наделала много. Она не просто вышла за пределы города и республики, но в известном смысле пересекла и государственную границу, еще раз напомнила мне банальную истину, что все в мире связано, напомнила до того, как я влез в это дело. В мае из Харькова в командировку на какой-то симпозиум прикатила моя троюродная сестра Неля. Последний раз мы виделись лет пять-семь тому, но она не изменилась, была все такая же суетливая, настырная, дослушать собеседника казалось выше ее сил; всегда пребывала в состоянии озабоченности чье-то судьбой, не очень интересуясь, насколько необходимо ее вторжение в чужую жизнь. Но при этих несимпатичных свойствах характера ей удалось защитить кандидатскую (она химик) и занять приличную должность в каком-то харьковском НИИ.

В тот вечер после ужина мы пили чай.

— Ты надолго? — спросил я.

— На два дня. Кубракова устроила интересный симпозиум.

— Жить будешь у нас?

— Нет. Я остановилась у Ангелины Назаркевич. Моя школьная подруга. Чудная баба, а сын непутевый. Способный химик, но влез в какой-то кооператив. Она переживает. Я хочу с ним поговорить.

— Тебе-то какое дело? — пожал я плечами.

— То есть как?! Она интеллигентный человек, а сын — кооператорщик.

— Ну и что?

— А если посадят в тюрьму?

— За что?

— К него, наверное, появились шальные деньги.

— Это еще не основание, чтобы человека сажать в тюрьму, — пытался я урезонить ее.

— А, брось! — махнула она рукой, словно я был безнадежно наивный, отставший от времени человек. — Я должна тебя познакомить с Ангелиной!

— Зачем?

— У нее иногда собирается интересная компания.

— Не люблю компаний, я уже стар для этого.

— Ладно, я пошла, — она встала. — У Назаркевичей завтра у кого-то именины, я хочу помочь Ангелине что-нибудь испечь…

Когда Неля исчезла, возникло ощущение, словно прекратилось долго терзавшая зубная боль. Какая-то Кубракова, какие-то Назаркевичи… Мог ли я тогда думать, что эти фамилии, вбитые мне в голову трескотней троюродной сестрицы, я встречу, но уже при других обстоятельствах!?

1

В теплый июньский полдень окна ресторана были зашторены, и оттуда гремела музыка, нестройно пели голоса, раздавались выкрики, смех. На входной, чуть приоткрытой двери табличка предупреждала: «Ресторан закрыт. Банкет». В узкую щель дышал воздухом швейцар — маленький, лысый с морщинистым, как мошонка, лицом. Заканчивал он свою жизнь стражем у этих врат в черной униформе с орденскими планками на лацкане, не дослуживший до генеральских красных лампас, теперь он довольствовался золотыми лакейскими галунами; его и вышибалой-то не назовешь — больно тщедушен. Может когда-то на плацу перед ним стоял, внимая, полк, а он постукивая ногой, обутой в мягкий хромой сапог, недоверчиво прищуренным взглядом обводил лица и выправку сотен подчиненных ему солдат и офицеров. Нынче ему же за поданное пальто или услужливо распахнутую дверь посетители, уходя, опускали в полураскрытую ладошку бумажную подачку…

Трое молодых мужчин почти одного возраста — лет тридцати семи-тридцати восьми — разочарованно глянули на табличку.

— Вот и пообедали, — огорченно сказал Назаркевич. — Я же говорил, надо было в аэропорт, там всегда открыто.

— Жаль, тут, пожалуй, последнее место, где еще прилично кормят, произнес Вячин.

— Еще не все потеряно, — ответил им Лагойда и направился к швейцару.

— Закрыто, — тот указал на табличку.

— Кто гуляет? — властно спросил Лагойда.

— Геня.

— Правильно. Тогда я сюда.

— Вы стекольщик?

— Нет, я Генин брат, — соврал