Как будто было вчера, а миновало почти три года. Неосторожно ступив в поток воспоминаний, Перфильев, словно поскользнувшись, не устоял, рухнул в него по горло, и его понесло, закружило по закоулкам памяти…

2. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД. В САМОЛЕТЕ

Вспоминалось всякое. Что-то вразнобой, что-то последовательно. Я тогда бизнес-классом летел в Париж после отпуска. Летел в хорошем настроении, не то, что в минувшем году, когда накануне возвращения в Париж из такого же отпуска меня вызывали с ковра на ковер, и начальство на разных этажах чистило мне морду, не стесняясь в выражениях. А тема разносов была общая: пассивность, ни одной сколько-нибудь перспективной вербовки, ни одного интересного контакта. И еще — какой-то Кнорре — глава небольшой фирмы «Орион», выпускающей первоклассные сервизы и облицовочную плитку, умывальные раковины, биде, унитазы и прочий ширпотреб, — все это разных цветов и форм. Но главное другое: на фирме Кнорре работает засекреченная лаборатория над новыми технологиями чего-то там… И начальству моему этот Кнорре нужен…

По проходу стюардесса катила тележку с напитками, конфетами. Рядом в кресле, откинув голову, спал бородатый здоровенный молодой мужик в неопрятном джинсовом костюме и красной в большую черную клетку ковбойке. Он громко сопел, от чего шевелились волосики рыжеватых усов.

Я взял с тележки трехсотграммовую бутылочку воды «Виши» и разовый пластмассовый стаканчик, улыбнулся стюардессе, кивком поблагодарил. Она двинулась дальше по проходу. Вода приятно покалывала гортань, я пил небольшими глотками…

Объяснить начальству, почему до сих пор не нащупал контакт с Кнорре, я тогда не мог, не дали говорить, не слушали. Пытался внушить, что через парижское бюро «Экспорттехнохим», главой которого был, я заключил несколько выгодных государству контрактов. Но мне напомнили: «Экспорттехнохим» — всего лишь моя «крыша» и что здесь, в этом здании, я отчитываюсь за другую работу, а за уровень контрактов буду отчитываться перед другим моим московским начальством в «Экспорттехнохиме»…

Да, тогда в предпоследний раз я улетел в Париж мрачный и издерганный. Теперь же все иначе. Оглядевшись в Москве, наслушавшись разных разностей от жены, от сослуживцев по «Экспорттехнохиму» и от сослуживцев из другого ведомства, на которое в основном работал, я уразумел, что страна пошла в разнос, даже колеса ведомства, цеплявшего мне на погоны звезды и три четверти века работавшего мощно, исправно, точно, с размахом, теперь крутятся порой вхолостую, как автомобильные на льду, когда трогаешься с места на сильном газу: с визгом и шипением они вертятся, а машина ни с места. И вроде неясно, кому нужен результат верчения этих колес, да и нужен ли вообще. Это ощущение бардака было у многих. И оценив все и поразмыслив, я накануне отъезда протянул жене большой запечатанный конверт, сказал: «Через месяц после того, как улечу, отнесешь туда». — «Ты хорошо подумал?» — спросила жена. — «Хорошо и долго, — усмехнулся я. — Не пропадем». В конверте лежал рапорт об отставке. Главный мотив состояние здоровья. Тут я не врал: в Париже донимала астма, дома чувствовал себя гораздо лучше. Но не это было истинной причиной, побудившей написать рапорт…

Сосед в джинсовом костюме очнулся, похлопал красными после сна глазами, шумно выдохнул, и я ощутил запах перегара. Заметив бутылку «Виши», сосед сказал по-французски:

— Попить бы, — оглянулся, ища глазами стюардессу. Но та была где-то в другом салоне.

— Если не брезгуете, — ответил я по-русски и протянул ему бутылку.

— Москвич? — спросил сосед, взяв бутылку и переходя на родной русский.

— Да.

Он сунул горлышко в рот и жадно, с бульканьем вылакал до дна.

— Ух! Хорошо! — ладонью смахнул капли с усов и бороды. — Надолго во Францию? — спросил без обиняков.

— Возможно, — уклончиво ответил я. — А вы?

— Недельки на полторы… Где остановитесь?

— У меня в Париже квартира, — ответил я. — А вы?

— Где придется, — засмеялся бородач и из нагрудного кармана извлек визитную карточку.

И только сейчас, прочитав «Желтовский Дмитрий Юрьевич, телерадиожурналист», я как бы прозрел, узнал много раз виденное на телеэкране лицо Желтовского, я часто слышал его голос по радио, читал задористые репортажи в газетах, начинавшиеся сенсацией, кончавшиеся для кого-то скандалом, крахом.

— Значит, тот самый Желтовский? — спросил я.

— Тот самый, — ответил Желтовский. — А вы кто «тот самый»? осведомился он нагловато.

Я достал из портмоне свою визитную карточку.

— Ага, фирмач, — прочитав, Желтовский затолкал в карман визитную карточку и только сейчас быстро, но цепко оглядел меня, заглянул в глаза, взгляды наши встретились, задержались.

«Что-то высчитывал, — подумал я. — Такие все понимают… А может ты мой коллега», — я внутренне усмехнулся.

— Дмитрий Юрьевич, вас встречают? За мной придет машина из офиса, предложил я.

— Меня должен встретить француз-коллега.

— Не первый раз во Франции? — спросил я.

— Забыл уже в который, — осклабился Желтовский.

— А как с языком?

— Говорю, читаю свободно, пишу с ошибками… Пардон, отлить надо, он встал и направился в туалет в конце самолета.

Я оценивал: нагловат, самоуверен, хваток. А вспомнив его интервью, репортажи, комментарии по телевидению и в прессе, добавил: популярен, хлесток, циничен. Услышав басок Желтовского, я оглянулся. Он стоял в проходе и весело беседовал с какой-то пожилой дамой, подбрасывавшей на ладони нитку крупного жемчуга, свисавшую почти до живота.

Я откинулся в кресле, прикрыл глаза, пощупал левую сторону груди, где во внутреннем кармане лежал еще один паспорт на имя гражданина России.

3. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Пока Перфильев находился в зазеркалье своих воспоминаний, в реальной жизни он же, сорокадвухлетний Павел Александрович Перфильев, повязав галстук, надел утепленную куртку из серой плащевой ткани, спустился по лестнице вниз и вышел из подъезда. Привычно метнул взгляд через дорогу, вправо, влево, ни о чем при этом не думая, так — на ходу. Когда-то Лебяхин сказал ему: «То образование, которое ты получил в специфическом учебном заведении, ты со временем забудешь. Но никогда не забудешь вживленные привычки. Они станут твоим инстинктом».

— Куда едем, Павел Александрович? — спросил водитель, когда Перфильев уселся.

— На работу, — ответил.

«Волга» мягко отошла от бордюра. Когда подъехали к офису, Перфильев нахмурился: третий день у входа висела разбитая хулиганьем вывеска: «Научно-производственное объединение