ворованная, но должна быть автомобильная, они дорожат своей репутацией. Сомневаюсь, что и кооперативные мастерские захотят приобрести партию краски сомнительного назначения… Вот такой расклад, Ефим Захарович.

— Печальный расклад, Степа. Но ты, пожалуй, прав: чтоб скупить столько ворованной краски, надо точно знать, что это не кот в мешке. А в розницу, пожалуй, похититель гнать ее не будет.

— Но все-таки по гаражам походить надо. Вдруг где-нибудь проклюнется, чем черт не шутит. Она в какой расфасовке?

— Бог ее знает.

— Список к концу дня я вам, так и быть, сделаю — названия и адресочки.

— Спасибо, Степан Петрович…

Под вечер, около пяти, вернулся Михальченко.

Левин сидел в кресле, а Михальченко, огромный, метр девяносто, почти центнер весу, косолапо расхаживал по кабинету, жуя бутерброд.

— Остановись, проглоти и сядь, — попросил Левин. — Ну что, вынюхал?

— Был я на базе, — усаживаясь, начал Михальченко. — Действительно, «Золотой ячмень» арендует у них складской модуль. За интересующее нас время, кроме хищений груза фирмы «Золотой ячмень», других не было. Хотя по мелочи воруют, как всюду нынче, на любой базе: то откинут в грузовик тюк с чем-нибудь, то ящик. В ряд обычных хищений можно поставить и наши два случая; то, что оба раза одного грузополучателя, тоже можно отнести к совпадению. Въехать пустым и выехать с грузом на базу при большом желании и при больших деньгах — вполне. Хотя есть и охрана, и пропускная система. Никто ничего внятно сказать не мог — сами разводят руками; и завскладом, и начальство повыше. А у вас какие новости?

Левин рассказал.

— Степа сделал списки гаражных кооперативов. Их одиннадцать в городе, — закончил он.

— Верю в это слабо, но все же потолкаться там надо. Лучше всего в субботу, — сказал Михальченко. — Частники любят в выходные дни проводить время в гаражах. Я проедусь со Стасиком.

— Хорошо. А я повидаюсь еще раз с президентом Чекирдой… Ты что сегодня вечером делаешь? Бери жену, и приходи часов в восемь.

— По какому случаю?

— У внука день рождения. Народу будет немного: мой приятель с супругой, мы с ним в прокуратуре вместе работали, соседи — брат и сестра, медики, невестка, сын, да я со своей. Детишки будут отдельно. Выпьем по сто граммов.

— А сколько внуку?

— На будущий год в школу.

— Приду, но один, моя в ночной смене.

— Жаль, — Левин знал, что жена Михальченко работает старшей телефонисткой на междугородной телефонной станции.

Михальченко глянул на часы, покачал головой:

— Что ж раньше-то не сказали? Подарок-то пацану надо, а магазины вот-вот закроют… — он быстро вышел.

Стасик во дворе чистил робу щеткой, которую возил в бардачке, драил суконкой высокие ботинки — собирался домой.

— Одолжишь полчаса? — спросил Михальченко. Знал, что Стасик живет за городом, электричкой час десять, он всегда после работы спешил подгадать на ближайшую, потому что следующая только через сорок минут.

— Стряслось что? — спросил Стасик.

Михальченко врать не стал:

— У внука Ефима Захаровича день рождения. Не заявишься же с бутылкой, надо пацаненку купить что-то. Сгоняем в «Детский мир».

— Ни хрена вы не купите там, Иван Иванович. Разве что какого-нибудь плюшевого урода, не поймешь, что: то ли медведь, то ли зайчиха. Давайте лучше по коммерческим помотаемся.

— Заводи!..

Детских игрушек не оказалось и в коммерческих. И лишь в одном из них Михальченко увидел на витрине маленький, с полладони плоский японский калькулятор.

— Как думаешь? — засомневавшись, спросил Михальченко у Стасика. Пойдет?

— Вещь! В школе сгодится ему.

— Значит, берем, — Михальченко попросил продавщицу показать калькулятор, повертел, нажал клавиши «2+2», получил «4», выложил деньги. Вышли из магазина. — Ты вот что, дуй ставить машину и беги на свою электричку, а я домой троллейбусом доберусь, — сказал он Стасику…

— По-моему, ты перебрал, — сказала Ирина брату, когда, уйдя от Левиных и спустившись этажом ниже, он никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

— Нет, просто не надо было мешать водку с коньяком… Завтра смогу попозже встать, я иду на ночь.

Наконец он отпер дверь. Вошли.

Брат и сестра Костюковичи (она была старше его на два года) жили в трехкомнатной квартире, доставшейся после смерти родителей. В тридцать шесть лет он был еще холост, сестра — бездетная разведенка. Разойдясь с мужем, спросила: «Марк, я переберусь к тебе. Не возражаешь? Я не хочу заниматься судебным дележом той квартиры. Она — его, кооперативная, он выплатил». — «Ради Бога, Ира! Перебирайся сюда. Какие могут быть сомнения!» — «Если тебе надо будет приводить женщин, предупреди, я переночую у кого-нибудь из подруг», — весело сказала она. — «А если ты захочешь привести мужика? Тебе ведь только тридцать восемь?» — в тон ей сказал Костюкович. — «Это уже мои проблемы, не волнуйся, улажу… Я-то замужем побывала, а вот тебе пора жениться». — «На ком?» — «Господи! По городу ходит столько хороших свежих кобылиц! Проведи сексуальное тестирование, может что-то подберешь. Нельзя заниматься только платонической любовью. Это ведет к импотенции», — засмеялась сестра. — «Ты о чем?» — «Не „о чем“, а о ком. О Каширговой. Думаешь, не знаю». — «Она замужем, Ирка. У нее муж и ребенок». — «Тоже мне помеха!» — «Давай не будем больше об этом. Иначе выгоню, ты тут не прописана». — «Ладно, дурачок, не сердись…»

Сестра окончила фармакологический факультет и заочно химфак университета, в тридцать четыре года защитила кандидатскую, вела одну из лабораторий в НИИ экспериментальной фармакологии. Костюкович знал, что за сестрой приударивает другой завлаб, очень способный химик-фармаколог толстяк Баграт Погосов. Но она не принимала эти ухаживания всерьез, посмеивалась: «Погос шалопай, выпивоха, трепач, любитель вкусно и много есть. По нынешним временам это главный порок…»

2

На ночное дежурство доктор Костюкович приехал в больницу загодя, чтоб застать знакомого санитара из морга: тот обещал пластмассовую ручку для стеклоподъемника «Жигулей», которую Костюкович случайно обломал.

Дверь в ординаторскую была заперта. Открыв своим ключом, он переоделся в белый халат, легкие белые сабо, поставил кейс под свой стол и вышел. Спустился на цокольный этаж, переходивший в тоннель, прошагал его темный, сырой, гулкий — и очутился в большом больничном дворе. Вдали находилось здание патологоанатомического отделения и морга, за ним, еще дальше — подстанция «скорой помощи», ее бензоколонки и диспетчерская.

Санитар уже переодевался, собираясь домой.

— Сами поставить сможете, доктор? —