Дулебова язвительно засмеялась. Шабалов наставительно говорил:

- Матушка Россия православная! Разве можно какое-нибудь государство равнять с нашим! Слышал, как нашу родину называют? Святая Русь, мать Россия, святорусская земля, а ты - болван, остолоп и свиненыш. Если ты своего отечества не любишь, то куда же ты годишься?

Мальчик краснел. На глазах его блестели слезинки. Дулебов спросил:

-- Ну, скажи мне, какая вера на свете самая лучшая.

Мальчик задумался. Шабалов злорадно спрашивал:

-- Неужели и этого не можешь сказать?

Мальчик сказал:

- Когда кто искренно верует, это и есть лучшая вера.

-- Этакий пень! - с убеждением сказал Шабалов.

Триродов посмотрел на него с удивлением. Сказал тихо:

- Искренность религиозного настроения, конечно, лучший признак спасающей веры.

- Об этом мы поговорим после, - строго завизжал Дулебов. - А уж теперь неудобно препираться. Триродов улыбнулся и сказал:

-- Когда хотите. Мне все равно, когда препираться.

Дулебов, красный и взволнованный, встал со своего кресла, и подошел к Триродову. Сказал:

- Мне с вами необходимо переговорить.

- Пожалуйста, - с некоторым удивлением сказал Триродов.

- Пожалуйста, продолжайте, - сказал Дулебов Шабалову.

Дулебов и Триродов ушли в соседнюю комнату. Разговор очень скоро принял резкий характер. Дулебов придумывал дикие обвинения. Говорил запальчиво:

- Я много дурного слышал, но действительность превосходит все ожидания.

- Что же именно дурного? - спросил Триродов. - И в чем действительность превзошла сплетню?

- Я не собираю сплетен, - взволнованно визжал Дулебов. - Я своими глазами вижу. Это не школа, а порнография!

Голос его уже совсем перешел на свинячьи ноты. Он стукнул ладонью по столу. Звякнуло золотое кольцо обручальное. Триродов сказал:

-- Я вот тоже слышал, что вы - человек сдержанный. Но сегодня уже не первый раз замечаю ваши порывистые движения.

Дулебов постарался успокоиться. Сказал потише:

- Да ведь это возмутительная порнография!

- А что вы называете порнографией? - спросил Триродов.

- А уж вы не знаете? - с насмешливою улыбкою отвечал Дулебов.

- Я-то знаю, - сказал Триродов. - По моему разумению, всякий блуд словесный, всякое искажение и уродование прекрасной истины в угоду низким инстинктам человека-зверя - вот что такое порнография. Ваша казенная трижды проклятая школа - вот истинный образец порнографии.

-- Они у вас голые ходят! - визжал Дулебов.

Триродов возразил:

- Они будут здоровее и чище тех детей, которые выходят из ваших школ.

Дулебов кричал:

- У вас и учительницы голые ходят. Вы набрали в учительницы распутных девчонок.

Триродов спокойно сказал:

- Это - ложь!

Директор говорил резко и взволнованно:

- Ваша школа, - если это ужасное, невозможное учреждение позволительно называть школою, - будет немедленно же закрыта. Я сегодня же сделаю представление в Округ.

Триродов резко возразил:

- Закрывать школы вы умеете.

Скоро гости сердито уехали. Дулебова всю дорогу шипела и негодовала.

-- Субъект явно неблагонадежный, - говорил Кербах.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Петр и Рамеев приехали к Триродову вместе. Рамеев не раз говорил Петру, что он был очень резок с Триродовым и что это надо чем-нибудь загладить. Петр соглашался очень неохотно.

Речь опять зашла о войне. Триродов спросил Рамеева:

- Вы, кажется, видите в этой войне только политический смысл?

- А вы его разве отрицаете? - спросил Рамеев.

- Нет, - сказал Триродов, - очень признаю. Но, по-моему, кроме глупых и преступных деяний тех или других лиц, есть и более общие причины. У истории есть своя диалектика. Была бы война или не была бы, все равно в той или иной форме непременно произошло бы роковое столкновение, начался бы решительный поединок двух миров, двух миропониманий, двух моралей, Будды и Христа.

- В учении буддизма есть много сходства с христианством, - сказал Петр, - только тем оно и ценно.

- Да, - сказал Триродов, - на первый взгляд немало схожего. Но в существенном эти два учения - полярно-противоположны. Это - утверждение и отрицание жизни, ее да и нет, ирония и лирика. Утверждение, да, христианство; отрицание, нет, - буддизм.

-- Мне кажется, что это слишком схематично, - сказал Рамеев.

Триродов продолжал:

- Схематизируем для ясности. Настоящий момент истории для этого особенно удобен. Это - зенитный час истории. Теперь, когда христианство вскрыло извечную противоречивость мира, теперь и происходит обостренная борьба этих двух миропониманий.

- А не борьба классов? - спросил Рамеев.

- Да, - сказал Триродов, - и борьба классов, насколько в социальную борьбу входят два враждебных фактора, - социальная справедливость и реальное соотношение сия, - общественная мораль, - она всегда статична, - и общественная динамика. В морали - христианский элемент, в динамике буддийский. Слабость Европы в том и состоит, что ее жизнь давно уже пропитывается буддийскими по существу началами.

Петр сказал уверенно, тоном молодого пророка:

- В этом поединке восторжествует христианство. Не историческое, конечно, не теперешнее, - а христианство Иоанна и апокалипсиса. И восторжествует оно тогда, когда уже дело будет казаться погибшим, и мир будет во власти желтого антихриста.

- Я думаю, это не так будет, - тихо сказал Триродов.

- Что же: по-вашему, восторжествует Будда? - досадливо спросил Петр.

- Нет, - спокойно возразил Триродов.

- Дьявол, может быть? - воскликнул Петр.

- Петя! - укоризненно сказал Рамеев.

Триродов слегка склонил голову, словно смутился, и сказал спокойно:

- Мы видим два течения, равно могучие. Странно думать, что одно из них победит. Это невозможно. Нельзя уничтожить половину всей исторической энергии.

- Однако, - сказал Петр, - если не победит ни Христос, ни Будда, что же нас ждет? Или прав этот дурак Гюйо, который говорит о безверии будущих поколений?

- Будет синтез, - возразил Триродов. - Вы его примете за дьявола.

- Это противуестественное смещение хуже сорока дьяволов! - воскликнул Петр.

Скоро гости уехали.

Кирша пришел без зова, смущенный и встревоженный чем-то неопределенно. Он молчал, - и черные глаза его горели тоскою и страхом. Подошел к окну, смотрел, - и, казалось, ждал чего-то. Казалось, что он видит далекое. Темные, широко раскрытые глаза словно были испуганы странным, далеким видением. Так смотрят, галлюцинируя.

Кирша обернулся к отцу, и тихо сказал, странно бледнея:

- Отец, к тебе гость приехал, очень издалека. Как странно, что он в простом экипаже и в обыкновенной одежде. Зачем же он сюда приехал?

Слышен был скрип песчинок на дворе под шинами въехавшей во двор коляски. Кирша смотрел мрачно. Непонятно, что было в его душе, - упрек? удивление?