- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (35) »
я не хочу входить ни в чье положение! И никогда не буду в него входить в подобных случаях».
В этот момент воинственное настроение покинуло меня:
«Ну а что, действительно, делать? Ведь она же не машина. Муж ушел, зарплата маленькая, ребенка надо устроить в ясли, да еще таксист обругал. Ведь человек же она…
И все-таки на службе она — официант, а если не официант — значит, и не человек. В конце концов, когда человек не в состоянии или не хочет работать, он либо берет бюллетень, либо прогуливает… Во всяком случае, это честнее, чем просто прийти на работу и отбыть повинность…»
Пофилософствовал я еще с полквартала, зашел на почту и написал той самой официантке письмо. Вот это письмо:
От 9.01 до 11.24. Воскресенье Я ждал такси и размышлял… Очевидно, эту табуретку сработал сентиментальный, обидчивый столяр, которого накануне того, как он сделал табуретку, обозвали алкоголиком. Он, естественно, расстроился, обиделся, напился, опохмелился и наутро смастерил табуретку. И все его переживания заострились в этом злополучном гвоздике… И правильно! Что столяр — машина? Он тоже человек и не виноват вовсе. Это я, растяпа, сел именно на гвоздик. Как будто других табуреток не было. Эх, бить меня некому!.. Секунд пятнадцать я думал об этом, а все остальное время думал о том, когда же подойдет такси[5].
От 11.24 до 12.00. Воскресенье Наконец-то! Подъехали мои дорогие шашечки с зеленым огоньком. — Куда? — До ближайшего комбината бытового обслуживания… пожалуйста… Он плюнул. Он выругался. — Что вы сказали, простите, я не расслышал. — Совести у клиентов нету! Ехать-то всего на двадцать копеек!.. И я понял, что он меня не повезет. Но не идти же в порванных брюках. Решил притвориться идиотом: — Какие двадцать копеек? — «Какие», «какие»! Немазаные-сухие! Счетчик не работает! — Какой счетчик? — Обыкновенный, по которому план привозить надо! — Какой план? — Ты что, идиот? — Какой идиот? — В общем, баста! Вытряхивайся! Я в парк еду! — В какой парк? — В шестой! — Ну и чудесно. Я поеду в парк вместе с вами. Прямо к начальнику парка… И, наверное, лицо мое приняло в этот момент столь воинственное выражение, что таксист вдруг улыбнулся. — Ну чего расшумелись-то? Чего расшумелись? Со всяким бывает… Вам хорошо… Сели, поехали. А покатались бы на моем месте, в моем положении… И пока он вез меня на двадцать копеек, а точнее, на сорок три (но кто считает!), он рассказал мне и про план, и про бензин, и про скаты, и про запчасти, и про сволочь сменщика, и про многое другое, не менее интересное. А на прощание сказал: — Весь день сегодня кувырком. Утром вез какую-то официантку. Ну сами понимаете, когда не в настроении… Вчера вечером забрал костюм, кстати, из этого вот комбината. Прожгли! Ну и наорал на нее ни за что. В общем, извините… Я вышел из такси и, прикрывая стыд и срам, вошел в комбинат бытового обслуживания. Снял брюки. Получил пижаму. Пижаму?! Какие-то волосатые футбольные трусы образца 1946 года! Я спросил, нет ли у них гетров и бутс. Пусть лучше думают, что я футболист, чем сбежавший из сумасшедшего дома… — Остряк нашелся! Небось не на свидание пришел!.. Убедительно. Действительно не на свидание. Действительно остряк нашелся…
От 12.00 до 15.30. Воскресенье Седьмой раз пересмотрел «Огонек» № 12 за позапрошлый год[6]. Спросил, скоро ли. Получил ответ: «Поймите, товарищ, что: а) вас много, а мы одни, б) мы хотим, чтоб было хорошо[7], в) тут машинной штопкой не отделаешься. Тут нужна фигурная, г) поспешишь — людей насмешишь, д) мы тоже люди, е) не нравится — уходите, ж) ваш мастер себя плохо чувствует. Вчера вот так поторопился — одному клиенту костюм прожег… з) и кое-что еще…»
Надевая брюки, я спросил мастера, по какой причине он прожег вчера костюм одному клиенту. — И не спрашивайте… В обеденный перерыв пошел в кафе на углу. Прождал весь перерыв, съел холодный суп, да меня же и облаяли. Опоздал на работу… Впопыхах и сжег… Я почувствовал, что попал в какой-то порочный круг, где каждый составляющий звено заколдованной цепи логично оправдывает свое наплевательское отношение к другому. Воображение понесло меня далеко-далеко, быть может, даже за пределы дозволенного. …Тысяча девятьсот тридцать третий год. В одном из родильных домов города Киева рождаюсь Я. Акушерка роняет меня на пол. Оправдание: «Понимаете, муж у меня вчера напился. Всю ночь отхаживала. С утра руки дрожали. Всякое бывает… Я ведь живой человек». А Я обречен всю жизнь быть кретином. Но дело исправляет молоденькая медсестра, которая, торопясь на свидание, путает бирки (все-таки первое свидание, надо же понимать). Моя мать вскармливает и растит крепкого мальчугана с моей фамилией, именем и отчеством. Но для нее это Я. Я, кретин, получаю имя и фамилию того крепкого мальчугана. Период детства вплоть до
Уважаемая, милая женщина! Я готов встретиться с вами после вашей работы в любом месте. Я готов войти в ваше любое положение. В конечном итоге, это моя профессия. Так же как ваша профессия-официантка Если вам нужны деньги, я вам одолжу (у меня их у самого, правда, не так много). Хотите, я поговорю с вашим мужем? (Это, правда, я сделаю с меньшим желанием.) Я помогу устроить вашего ребенка в ясли (у меня есть такая возможность). Мы разыщем того таксиста, который вас оскорбил. А если вы не хотите быть официанткой, можно будет подыскать работу более по душе. Но с одним условием: когда я приду завтракать, будьте такой, чтобы я в вас влюбился. Обслужите меня так, чтобы кости мастодонта я принял за рагу из соловьиных язычков. Это и есть профессионализм! Иногда его называют культурой труда. Итак, до завтра![4]После этого я встал с круглой табуретки, из тех, которые обычно украшают любое почтовое отделение, и вдруг услышал подозрительный характерный треск. С таким треском рвутся брюки, если они зацепились, например, за гвоздик. Что бы это могло быть? Оказалось, что это были мои брюки, которые зацепились (например) за гвоздик. Брюки разорвались настолько, что в таком виде продолжать воскресную прогулку было рискованно, и я решил как можно быстрее добраться до ближайшего комбината бытового обслуживания. Я заложил руки за спину (как можно ниже), зубами опустил письмо в почтовый ящик и вышел на улицу.
От 9.01 до 11.24. Воскресенье Я ждал такси и размышлял… Очевидно, эту табуретку сработал сентиментальный, обидчивый столяр, которого накануне того, как он сделал табуретку, обозвали алкоголиком. Он, естественно, расстроился, обиделся, напился, опохмелился и наутро смастерил табуретку. И все его переживания заострились в этом злополучном гвоздике… И правильно! Что столяр — машина? Он тоже человек и не виноват вовсе. Это я, растяпа, сел именно на гвоздик. Как будто других табуреток не было. Эх, бить меня некому!.. Секунд пятнадцать я думал об этом, а все остальное время думал о том, когда же подойдет такси[5].
От 11.24 до 12.00. Воскресенье Наконец-то! Подъехали мои дорогие шашечки с зеленым огоньком. — Куда? — До ближайшего комбината бытового обслуживания… пожалуйста… Он плюнул. Он выругался. — Что вы сказали, простите, я не расслышал. — Совести у клиентов нету! Ехать-то всего на двадцать копеек!.. И я понял, что он меня не повезет. Но не идти же в порванных брюках. Решил притвориться идиотом: — Какие двадцать копеек? — «Какие», «какие»! Немазаные-сухие! Счетчик не работает! — Какой счетчик? — Обыкновенный, по которому план привозить надо! — Какой план? — Ты что, идиот? — Какой идиот? — В общем, баста! Вытряхивайся! Я в парк еду! — В какой парк? — В шестой! — Ну и чудесно. Я поеду в парк вместе с вами. Прямо к начальнику парка… И, наверное, лицо мое приняло в этот момент столь воинственное выражение, что таксист вдруг улыбнулся. — Ну чего расшумелись-то? Чего расшумелись? Со всяким бывает… Вам хорошо… Сели, поехали. А покатались бы на моем месте, в моем положении… И пока он вез меня на двадцать копеек, а точнее, на сорок три (но кто считает!), он рассказал мне и про план, и про бензин, и про скаты, и про запчасти, и про сволочь сменщика, и про многое другое, не менее интересное. А на прощание сказал: — Весь день сегодня кувырком. Утром вез какую-то официантку. Ну сами понимаете, когда не в настроении… Вчера вечером забрал костюм, кстати, из этого вот комбината. Прожгли! Ну и наорал на нее ни за что. В общем, извините… Я вышел из такси и, прикрывая стыд и срам, вошел в комбинат бытового обслуживания. Снял брюки. Получил пижаму. Пижаму?! Какие-то волосатые футбольные трусы образца 1946 года! Я спросил, нет ли у них гетров и бутс. Пусть лучше думают, что я футболист, чем сбежавший из сумасшедшего дома… — Остряк нашелся! Небось не на свидание пришел!.. Убедительно. Действительно не на свидание. Действительно остряк нашелся…
От 12.00 до 15.30. Воскресенье Седьмой раз пересмотрел «Огонек» № 12 за позапрошлый год[6]. Спросил, скоро ли. Получил ответ: «Поймите, товарищ, что: а) вас много, а мы одни, б) мы хотим, чтоб было хорошо[7], в) тут машинной штопкой не отделаешься. Тут нужна фигурная, г) поспешишь — людей насмешишь, д) мы тоже люди, е) не нравится — уходите, ж) ваш мастер себя плохо чувствует. Вчера вот так поторопился — одному клиенту костюм прожег… з) и кое-что еще…»
Надевая брюки, я спросил мастера, по какой причине он прожег вчера костюм одному клиенту. — И не спрашивайте… В обеденный перерыв пошел в кафе на углу. Прождал весь перерыв, съел холодный суп, да меня же и облаяли. Опоздал на работу… Впопыхах и сжег… Я почувствовал, что попал в какой-то порочный круг, где каждый составляющий звено заколдованной цепи логично оправдывает свое наплевательское отношение к другому. Воображение понесло меня далеко-далеко, быть может, даже за пределы дозволенного. …Тысяча девятьсот тридцать третий год. В одном из родильных домов города Киева рождаюсь Я. Акушерка роняет меня на пол. Оправдание: «Понимаете, муж у меня вчера напился. Всю ночь отхаживала. С утра руки дрожали. Всякое бывает… Я ведь живой человек». А Я обречен всю жизнь быть кретином. Но дело исправляет молоденькая медсестра, которая, торопясь на свидание, путает бирки (все-таки первое свидание, надо же понимать). Моя мать вскармливает и растит крепкого мальчугана с моей фамилией, именем и отчеством. Но для нее это Я. Я, кретин, получаю имя и фамилию того крепкого мальчугана. Период детства вплоть до
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (35) »