что постигло мою душу.

Я жил, как и все на свете, глядя на жизнь широко раскрытыми и слепыми человеческими глазами, ничему не удивляясь и ничего не понимая. Я жил, как живут звери, как живем мы все, механически осуществляя все функции существования, разглядывая и осмысляя мир и полагая, что вижу, полагая, что понимаю и знаю все то, что меня окружает, — пока в один прекрасный день не осознал, что все это лживо и обманчиво. Мысли мои прояснила одна фраза Монтескье. Он говорил: «Если бы наш организм был другим, то и все законы, основанные на его теперешнем строении, были бы другими»^[7].

Я размышлял над этим месяц за месяцем, и мало-помалу на меня снизошла странная ясность, и ясность эта предвещала тьму.

Если вдуматься, наши органы чувств действительно являются единственными посредниками между нами и внешним миром. Иными словами, внутреннее существо, составляющее меня, соприкасается несколькими нервными окончаниями с существом внешним, составляющим мир.

Однако, помимо того, что внешнее существо ускользает от нашего понимания благодаря своим размерам, длительности, бесчисленным и темным для нас свойствам, своим истокам, началу, будущему и концу, далеким формам и бесконечным проявлениям, наши чувства сообщают нам лишь грубые его очертания, и сведения их столь же недостоверны, сколь малочисленны.

Недостоверны потому, что именно свойства наших органов чувств определяют явленные нам свойства материи.

Малочисленны потому, что чувств у нас только пять и сфера их применения, как и характер их откровений, остаются весьма ограниченными.

Позвольте мне объяснить. Глаз показывает нам размеры, формы и цвета. И во всех трех случаях глаз нас обманывает.

Зрение способно показать нам лишь объекты и существ среднего размера, пропорционального размерам человека, что побуждает нас называть определенные вещи «большими», а другие «маленькими», и все это только потому, что недостатки зрения не позволяют нам воспринять вещи слишком грандиозные или крошечные. Отсюда следует, что человек почти ничего не видит и не понимает, что почти вся Вселенная, от звезды, горящей в космическом просторе, до инфузории, обитающей в капле воды, остается сокрытой от него.

Но если бы наше зрение было и в сотню миллионов раз острее, если бы мы могли различать в воздухе, которым дышим, всевозможных невидимых существ, видеть обитателей соседних планет, для нас все равно остались бы невидимы неисчислимые виды микроскопических созданий и бесконечно далекие от нас миры.

Итак, все наши представления о пропорциях ошибочны, поскольку нет предела великому и малому.

Наши оценки размеров и форм не имеют абсолютной ценности, так как определяются исключительно зоркостью органов зрения и постоянными сравнениями с нами самими.

Стоит прибавить, что глаз также не в состоянии видеть прозрачность. Безупречно чистое стекло обманывает зрение. Глаз не отличает стекло от воздуха, который в свою очередь не видит.

Перейдем к цвету.

Цвет существует, поскольку наш глаз устроен так, что передает в мозг, в виде цвета, мириады способов, какими различные тела, в согласии с их химическим составом, поглощают и разлагают падающие на них световые лучи.

Разнообразные степени этого поглощения и разложения представляют собой оттенки.

Итак, органы зрения навязывают сознанию свой способ видеть или, правильней сказать, произвольный метод определения размеров и оценки соотношений света и материи.

Рассмотрим слух.

Причудливые органы слуха играют с нами, обманывают нас еще заметней, чем глаза.

Два тела, сталкиваясь, производят известное сотрясение воздуха^[8]. Это движение заставляет дрожать маленькую кожицу у нас в ухе, и она мгновенно превращает в звук то, что на самом деле является лишь вибрацией.

Природа нема. Но барабанная перепонка обладает чудодейственным свойством наделять смыслом, причем смыслом различным, зависящим от количества вибраций, все эти содрогания невидимых волн пространства.

Метаморфоза, осуществляемая слуховым нервом на протяжении краткого путешествия вибраций от уха до мозга, позволила нам создать особое искусство — музыку, самое поэтичное и точное из искусств, искусство расплывчатое, как сон и выверенное, как алгебра.

Что сказать о вкусе и обонянии? Ведали бы мы ароматы и вкус пищи, не обладай мы странными качествами носа и нёба?

Однако могло бы случиться так, что человечество было бы лишено слуха, обоняния и вкусовых восприятий, то есть не имело ни малейшего понятия о звуке, цвете и вкусе.

В таком случае, будь у нас меньше органов чувств, мы не знали бы о многих замечательных и необыкновенных вещах. Но будь этих органов больше, и мы открыли бы вокруг бесконечное множество других вещей, о существовании которых мы даже не подозреваем, так как не имеем возможности их обнаружить.

Следовательно, мы ошибаемся, рассуждая об Известном, ибо мы окружены неведомым и неизвестным.

И следовательно, все является неопределенным и может быть воспринято по-разному.

Все ошибочно, все возможно, все сомнительно.

Попробуем сформулировать эту данность с помощью старинного изречения: «Истина по эту сторону Пиренеев становится заблуждением по ту»^[9].

И скажем: истина в наших органах чувств, заблуждение рядом.

За пределами нашей атмосферы два и два не обязательно равны четырем.

Истина на Земле, заблуждение вне ее — из чего я заключаю, что смутно различимые тайны наподобие электричества, гипнотического сна, передачи воли, внушения и всех явлений магнетизма остаются сокрытыми от нас только потому, что природа не наделила нас органом или органами, необходимыми для их восприятия.

Убедившись в том, что все, открываемое мне чувствами, существует для меня одного, в моем восприятии, и будет совершенно другим для иного, иначе организованного существа, и придя к выводу, что обладающее иным строением человечество имело бы абсолютно противоположные нашим представления о мире, о жизни, обо всем — ибо схожесть мнений является результатом лишь сходства человеческих органов, а расхождения в них возникают только из- за незначительных различий в работе наших нервных сетей — я приложил сверхчеловеческие усилия, чтобы хоть немного проникнуть в окружающее меня неведомое.

Не сошел ли я с ума?

«Я окружен неизвестным», — сказал я себе. Я представил человека, лишенного слуха, который силится вообразить звук, как мы пытаемся вообразить так много скрытых тайн, человека, замечающего