паутину рельсов, башмаки скользили по ним, как по льду. Меня охватило предчувствие неминуемой беды.
— Бернар! Вернись!
Мы очутились на перекрестке коварно сверкающих путей, похожем на огромную розу ветров, откуда во все стороны мчались в ночи составы. Прямо на нас надвигались два вагона, маневрируя, они словно охотились за нами. Вытянув перед собою руки, я застыл на месте, как затравленный зверь. Вагоны проскользнули почти вплотную, выбирая себе путь в железном лабиринте рельсов. Из их нутра доносилось мычание животных, бессильно постукивающих копытами по настилу.
Крик Бернара вонзился мне в сердце, как лезвие. Я опешил, дыхание перехватило. А вагоны все шли и шли. Наконец они стали удаляться, покачивая сцеплениями. Чуть поодаль я разглядел платформу с контейнером, скользящую с плавностью шаланды по гладкой воде. В глаза бросилась огромная, хорошо различимая надпись: «АМБЕРЬЕ — МАРСЕЛЬ»…
Я услышал, как стонет Бернар, и, совершенно обезумев, стал искать его среди рельсов. На что-то натыкался, скользил и в конце концов, упав на четвереньки, начал ощупывать шпалы. Моя рука наткнулась на тело, и от неожиданности я отпрянул.
— Бернар… Дружище…
— Это конец, старик, — задыхаясь, прохрипел Бернар. — Моя нога… Я потерял столько крови…
— Я пойду за врачом…
— Чтобы они сцапали тебя? Оставь меня… Возьми мой бумажник, документы — все, что у меня есть… Иди к ней — она тебя спрячет…
На какое-то время он потерял сознание. Я опустился на колени рядом с Бернаром и взял его за руку.
Я даже не представлял, что могу быть до такой степени несчастным. Вагоны — по два, по три, одиночные — катили и справа и слева, и мне захотелось оказаться под одним из них, найти забвение и вечный покой.
— Будь осторожен… Патрули… — бормотал Бернар. — Не убегай от них… А то они тебя пристрелят. Скажешь Элен…
Из его горла вырвался звук, похожий на хрип, и я понял, что это конец, что отныне я остался наедине со своими страхами, без всякой защиты и опоры.
Что мне делать без Бернара? Оставалось пойти и сдаться властям. Сам я, казалось, не в силах выпутаться из этой переделки. Я ощупывал еще теплое тело Бернара, выворачивал карманы. А что сказать Элен? Если открою всю правду, она вышвырнет меня вон. Придется врать. Другого выхода нет.
Дрожа всем телом, я вытащил бумажник Бернара. Щебенка больно впивалась мне в колени. Я встал. Прощай, Бернар!
Вытерев мокрое от дождя и слез лицо, я сделал свои первые шаги самостоятельного и свободного человека. Страх не покидал меня ни на минуту, и я знал, что это чувство отныне будет жить во мне всегда. Я обернулся и посмотрел на Бернара: его тело казалось на фоне рельсов темным пятном; вагоны продолжали двигаться, колеса скрежетали на стрелках, скрипели, наткнувшись на башмак, стучали по бесконечной металлической паутине. Я пошел, втянув голову в плечи, словно прячась от пулеметного обстрела, сжимая в руке бумажник Бернара. Мной владело омерзительное чувство, что я попросту обчистил труп.
Глава 2
Наконец мне удалось выбраться из жуткого лабиринта тупика, и я очутился на размытой дороге. Теперь нужно было сориентироваться и решить, куда же мне идти. Еще в лагере Бернар рассказывал мне о Лионе, в котором он часто бывал проездом, поэтому кое-какое представление об этом огромном городе я имел. Я представлял себе город зажатым с двух сторон Соной и Роной, словно он лежал между разветвлениями буквы «Y». Вероятнее всего, я находился где-то в середине этого «Y», неподалеку от вокзала Пераш. Однако было не ясно, с какой именно стороны располагался вокзал. Впереди меня или сзади? Растерявшись, я стоял, не зная, куда направиться. Вдруг откуда-то спереди до меня донесся глухой, искаженный дождем и туманом звук вокзального репродуктора. На мгновение я представил себе пассажиров — обитателей другого мира: сытые и тепло одетые, при деньгах, они неторопливо садились в скорые поезда, спокойно засыпали, а проснувшись, умиленно любовались, как накатывали на золотистый песок пляжа волны Средиземного моря. От усталости и отчаяния я застонал. Ведь сам-то я был отверженным, затерявшимся в бесконечном пространстве ветра и воды, в моем теле едва теплилась жизнь. Я был уверен, что мне так и не удастся добраться до порта, и все же двинулся вперед, оглушенный отчаянием, даже не пытаясь ступать потише.
Дорога оказалась узкой. Слева от меня тянулась железнодорожная насыпь, о камни которой я то и дело спотыкался; справа угадывалась пустота, от которой я старался держаться подальше, хотя логика подсказывала мне, что спасение надо искать именно там: вероятнее всего, вдоль насыпи должна была проходить какая-нибудь улица. Я напряженно всматривался в кромешную тьму, опасаясь напороться на острые ограждения. Между тем дождь — из тех нескончаемых дождей, которые таят в себе что-то зловещее, — все продолжал моросить. В памяти всплыли времена, когда я по полчаса крутился перед зеркалом, подбирая себе галстук; теперь я превратился в изголодавшегося оборванца, и мне захотелось продлить свои страдания, чтобы вдоволь поглумиться над самим собой и своим прошлым…
Носком ботинка я осторожно начал ощупывать склон и убедился, что он достаточно крут. А что, если попробовать съехать? Сев на размякшую землю, я начал осторожно спускаться, тормозя каблуками. Мои опасения оказались напрасными: мне без труда удалось спуститься. Наконец моя нога ступила на мостовую.
Передо мной лежал город.
Пустынный, темный, молчаливый город, омываемый потоками дождевой воды. Время от времени хлопала ставня. Мои шаги гулким эхом отражались от фасадов невидимых зданий. Я тащился по улице, словно букашка по каменному полю, пока не споткнулся о тротуар и не уперся в сплошную стену справа от меня. Оставалось собрать последние силы и идти вдоль этой стены. Рука моя то ныряла в провал, в глубине которого находилась закрытая дверь, то нащупывала окно с захлопнутыми ставнями или железной шторой, пальцы горели от прикосновения к грязному цементу, время от времени натыкались на размокший плакат. Вдруг стена оборвалась. На негнущихся ногах я стал продвигаться вперед, недоверчиво ступая в надежде снова обнаружить кромку тротуара. Миновав перекресток и очутившись на противоположной стороне улицы, я вытянул вперед руку и наткнулся прямо на здание. В ботинках хлюпала вода, и с крыш домов на плечи обрушивались ледяные потоки, легко проникавшие сквозь и без того промокшую до нитки одежду. Но инстинкт самосохранения, заставляющий каждого из нас беспокоиться о здоровье и жизни, давно покинул меня:
