умеете.

— Я — это совсем другое дело, — посерьезнел господин Шульц. — Я, если хотите знать, Егор, вообще не человек.

— А кто же вы?.. Скунс, что ли?!

— И не скунс. — Господин Шульц немного помолчал. А затем добавил значительно: — Помните черного кота с подпалинами?..

— Ну, — насторожился Егор.

— Баранки гну. Вот и подумайте на досуге своей… (господин Шульц себя костяшкой пальца по лбу постучал) ж…!

Егор чутко носом потянул.

— Горелым пахнет, — сказывает. — И будто кричит кто.

Господин Шульц прислушался. Тонкие занавески на окнах заалели. Господин Шульц их в сторону откинул. А за окнами все пылает! И дом, и пристройка, и конюшня, и даже лес в отдалении. По двору в зареве пожарища чьи-то тени мечутся.

— Что за черт?! — растерялся господин Шульц.

— А вот это я вам теперь объясню, — говорит Егор, ощущая в душе странное удовлетворение. — Крепостные вам красного петуха пустили. Ну, теперя держись, барин! Счас с вилами заявятся!!

И как в воду глядел. Высокие двери распахнулись, и в спальню ворвались здоровенные бородатые мужики с вилами, топорами и дико горящими глазами.

— Ага-а!! — заорали, — вот ты иде, колдун проклятый, с ведьмакой-полюбовницей!!!

— Господа! Господа! — испуганно залепетал господин Шульц срывающимся голосом.

Тут ему «господа» острые вилы в лицо и воткнули, пригвоздив к стене, обитой роскошным китайским шелком. А Егор даже ахнуть не успел, как его ударили топором по прелестной французской головке, раскроив ее надвое, точно спелый арбуз.

7

На этот раз очнулся Егор в общественном туалете. Возле писсуаров. Молоденький милиционер гадливо тыкал его носком сапога в пах.

— А ну давай, алкаш, вали отсюда, — незло приговаривал он.

Поднялся Егор с заплеванного пола и побрел прочь. Бродяга-бродягой. Все на нем рваное, грязное… Голова гудит, словно по ней чем-то трахнули (впрочем, так ведь оно и было). Огляделся на улице, что за черт, снова он на вокзале в Бежецке, как год назад, когда бычка на базар возил. И его же электричка на Сонково стоит, вот-вот тронется. Поспешил Егор краем платформы, чтоб туалетными запахами к себе внимания не привлекать. Запрыгнул в последний вагон, где народу поменее. Билет, конечно, не взял; на какие шиши?.. Ладно. Поехали.

Напротив Егора опустилась тетка с авоськами и сумками. Грудастая, здоровенная, чем-то Нюру напоминает… Егор в пол уставился, чтобы взглядом с ней не встречаться. Смотрит, а на грязном полу, ближе к тетке, билетик синенький валяется. Егор осторожно его ногой к себе подвинул и, наклонившись, поднял. И как раз вовремя.

— Билеты, билеты проверяют, — тревожно понеслось по вагону. И как будто что сгустилось в воздухе. Стихли разом громкие разговоры, газетами перестали шелестеть, даже дети не кричат… Все чего-то ждут. Чего? — недоумевает Егор. Ко всему прочему электричка прямо посреди поля остановилась. Двери в салон с шумом отворились, и вошли два контролера. Молодые, симпатичные ребята в черной форме и с небольшими короткоствольными автоматами на широких ремнях.

— Прошу предъявить проездные документы, господа, — вежливо сказал один из них.

И пошли по проходу. А тишина стоит, прямо как на кладбище.

— Ваш билет, — обратился контролер к Егору. Мальчишка еще, пушок только-только над верхней губой пробивается.

Егор отдал.

— Пожалуйста, — вернул контролер билет и к толстой тетке повернулся. — Прошу ваш билет.

Тетка полезла в карман линялой кофты, не нашла; в другой карман сунулась, тоже нет. Лицо ее жалко исказилось, глаза забегали.

— Я брала, брала… — умоляюще смотрела она снизу вверх на мальчишку.

— Да вы не волнуйтесь, — успокоил ее тот. — Поищите в сумках.

Тетка суетливо начала открывать все свои многочисленные сумки и авоськи. Билета не было.

— Да брала же!.. Вот те крест!.. — голос ее истерично звенел.

— Ну что вы так нервничаете, — примирительно говорил контролер. — Давайте я вам помогу. — И, ловко подхватив ее вещи, пошел на выход.

Тетка потерянно плелась за ним.

— Брала я… брала… — обращала она свое зареванное лицо к пассажирам. Все молча отворачивались.

Что за черт, недоумевает Егор. Отдать, что ли, бабе ее билет?! Ишь как убивается… Кроме Егоровой соседки контролеры обнаружили еще трех безбилетников: двух девочек-близняшек и одного старика с седой бородой. Вывели их из вагона в чисто поле, поставили в один ряд и… расстреляли. Прямо под Егоровым окошком. Электричка, дав короткий гудок, тронулась. Весело застучали колеса на стыках рельсов. Напряжение в салоне спало. Все разом заговорили, зашуршали газетами… Один только Егор сидит весь в липком поту и повторяет про себя тоскливо: вот это да… вот это да… вот это да…

Нечего и говорить, что в Сонково он первым делом напобирался ради Христа на автобусный билет (от греха подальше) и только после этого поехал в Хлевное. За окнами автобуса потянулись знакомые места, Егор как-то враз и успокоился. А к родному дому подходил, уже сладостно предвкушая мягкие Нюрины груди… Открыл двери, вошел в горницу — глядь! — а на лавке сидит безобразная старуха с черным котом на коленях… С тем самым… Подняла старуха морщинистое лицо на Егора и дико заорала проваленным ртом:

— Сатана! Сатана! Сатана! Сгинь! Сгинь! Сгинь!

Егора как живым кипятком ошпарило. Зашатался весь. Это была его Нюра.

…Все дальнейшее он помнил словно с похмелья. Набежали в избу здоровенные бородатые мужики, скрутили ему руки за спиной и заперли в погребе. Вскоре приехал милицейский фургон с зарешеченными окнами, и два милиционера-карлика повезли Егора опять в Сонково. В тюрьму.

Обвинили Егора сразу по трем статьям. Первая: каннибализм. Будто бы пятьдесят лет назад Егор гражданина Шульца Ивана Сергеевича убил, а затем съел. Вторая: измена Родине. Будто бы, когда Егор на целине в Казахстане работал, его завербовала казахская разведка. И третья: воровство. Будто бычок Степан, которого Егор на базаре продал, — краденый.

Суд состоялся накануне праздника Тихвинской Божьей Матери, в понедельник. Егора усадили на скамью подсудимых, за барьер; поставили двух солдатиков с правого и левого бока. Председательствовал на суде Софрон Спиридонович Селиверстов — опять же уродливый карлик с прыщавой физиономией (не иначе как скунс, еще подумалось Егору), а по краям от него сидели две бабы-прихлебательницы, то есть заседательницы. «Прошу встать! Суд идет!» — визгливо вскричала девушка-секретарь. Не успел суд прийти, как тут же удалился на совещание, после которого Софрон Спиридонович торжественно зачитал в притихшем зале приговор.

Приговорили Егора к разрыву.

Что это такое,