- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (41) »
Арон Маркович Млодик, Александр Ефимович Власов Грозовыми тропами
50-летию Ленинской пионерской организации посвящается
Мандат
Над Невой — дом родной И дымок заводской… На битву пойду за тебя, Застава родная моя! (Из песни к фильму)Петроград. 1919 год. Одна из небольших площадей. На временной эстраде под звонкие звуки оркестра и одобрительные выкрики зрителей разыгрывается танцевальная сценка: солдат и матрос, отбивая лихую чечетку, наступают на толстого генерала в фуражке с крупной надписью: «Антанта». Накрапывает осенний дождь, но зрители не расходятся. В Петрограде — праздник. На крышах и углах зданий алеют флаги. На одном из фасадов — лозунг: «Да здравствует вторая годовщина Советской республики!» У прохожих — красные банты в петлицах. На заборе — плакат. Капиталист в цилиндре держит на поводке собаку. Голова бульдожья, погоны генеральские, ноги в лакированных сапогах со шпорами, по туловищу надпись: «Юденич». Рядом — другой плакат. Огромная вошь ползет по длинному ряду гробов. Лозунг: «Три врага нашей республики — голод, холод и тиф».
Деревянная дощечка. Чернильным карандашом выведены слова: «Мария Петровна Прохорова. Мать, жена и боевой товарищ. Умерла от тифа. Петроград. 1919». У свежего могильного холмика стоят двое: отец в кожанке с маузером и сын лет двенадцати, тоже в кожаной куртке. Отца зовут Глебом, сына — Глебкой. Они очень похожи друг на друга. У обоих вертикальная морщина прорезала лоб. Колючие сухие глаза прищурены. Крепко сжаты губы. Здесь же — трое рабочих. В руках у двоих по лопате. Третий держит связку веревок, на которых опускали в могилу гроб. Василий, молодой, круглолицый, с большими чуть навыкате голубыми глазами, прислушивается к отдаленным звукам оркестра, шумно вздыхает и начинает скручивать «козью ножку». Архип, пожилой, совершенно лысый мужчина, мнет старую замасленную кепчонку, надетую на черенок лопаты. Василий достает зажигалку, готовится чиркнуть колесиком, но жилистая рука протягивается из-за его плеча, вырывает самокрутку и отшвыривает ее в сторону. Василий обернулся и встретил осуждающий взгляд Митрича — худого, костлявого рабочего с сердито ощетиненными усами. И опять все стоят — не шелохнутся. А дождь все идет. Качаются голые ветки кустов, сбрасывая на землю тяжелые капли. Ветер надоедливо бренчит какой-то железкой. Глебка отрывает взгляд от могилы матери, смотрит куда-то в серую безрадостную даль — на низкие, медленно ползущие тучи, на темную щетину осенних деревьев. Глеб-старший кладет руку на плечо сына и, вздохнув, говорит: — Пошли, сынок!
Знакомая эстрада. На ней выступают два гармониста в красных рубахах. Летят забористые частушки:
«Был Керенский временный
Богачей поверенный…
Выгнали из Питера
Дурака-правителя!»
«Был Юденич генерал,
Петрограду угрожал.
Только Пулково понюхал —
Получил прикладом в ухо!»
Небольшая, бедно обставленная рабочая комната: комод, стол, стулья. В черной рамке — фотография Марии Прохоровой. На столе — смена белья, чистые портянки, котелок, ложка, маузер. Сидит у стола насупившийся Глебка. Глеб-старший пришивает пуговицу к кожаной куртке, с сожалением поглядывая на сына. Глебка встает, подходит к окну. На глазах навертываются слезы. Глеб-старший порывисто обрывает нитку, глухо говорит: — Не могу, Глебка! Не могу!.. Сам знаешь — время сейчас трудное… Не на прогулку еду — за хлебом… Там и голову оставить недолго! Глебка молчит, обиженно глотая слезы. Резкий стук в дверь. В комнату входят Архип, Василий, Митрич и еще несколько рабочих. Все одеты по-дорожному. У одних вещевые мешки за плечами, у других в руках деревянные сундучки. — Мы готовы, Глеб Прохорович! — говорит Архип. — Ну что ж, — задумчиво отвечает Глеб-старший. Глебка смотрит на отца в ожидании последнего решающего слова. В глазах — упрек и затаенная надежда. — Ну что ж, — повторяет отец. — И мы… и мы тоже почти готовы!.. Собирайся, Глебка! Лицо у сына вспыхивает от радости, а отец добавляет суровым тоном: — Собирайся! Только знай: нянчиться с тобой некому, да и некогда!.. И не сын будет у меня в отряде, а рядовой боец Глеб Прохоров! — Хорошо! — улыбается Глебка. — Бойцы говорят — есть! — поправляет его отец. — Есть! — отвечает Глебка.
Москва. Бьют куранты. У ворот — часовой. Мимо него, показывая пропуска, проходят люди. Здесь и крестьяне с котомками, в лаптях, и рабочие, и матросы. Чуть в стороне, у кремлевской стены, столпились знакомые нам питерские рабочие. Глебка стоит в нескольких шагах от часового и с любопытством наблюдает за вереницей выходящих людей. Среди них — Глеб-старший. Идет веселый, подтянутый, решительный. Глебка бросился к нему. — Ну?.. Видел? Отец растопырил широкую рабочую пятерню, полюбовался на нее и сказал: — Вот!.. Этой самой рукой только что с Ильичем прощался! Подоспели остальные рабочие, окружили их. Глеб-старший осторожно, уважительно вытащил из кармана бумагу. И пошла она из рук в руки. Глебка видел, как светлели лица рабочих. — Дайте!.. Дайте мне! — взмолился он. Василий передал ему документ. Это был обычный мандат, но внизу стояла подпись: «В. Ульянов (Ленин)». В верхнем углу приклеена старая фотография отца. — Ну и похож же ты на меня, батя! — с завистью воскликнул Глебка. — Может, наоборот? — усмехнулся отец. — А какая разница? — Большая! — произнес Глеб-старший. — Мне из-за тебя Владимир Ильич замечание сделал! Бойцы насторожились. Глебка растерялся. — Ильич так и сказал, — продолжал отец. — Вы, товарищ Прохоров, недооцениваете опасность. Я бы вам не советовал
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (41) »