женщин, чтобы согласилась поправлять холодным развратом проступок, сделанный по увлечению. Хороши у нас мужчины! Человек, которому сорок лет, у которого жена красавица, начинает ухаживать за мной, говорить и делать глупости. Что может оправдать его? Страсть? Какая страсть! Он уж, я думаю, в восемнадцать лет потерял способность влюбляться. Нет, очень просто: до него дошли разные сплетни про меня, и он считает меня доступной женщиной. И вот он безо всякой церемонии начинает писать ко мне страстные письма, наполненные самыми пошлыми нежностями, очевидно весьма хладнокровно придуманными. Он объездит десять гостиных, где будет рассказывать про меня самые ужасные вещи, и потом приезжает утешать меня. Говорит, что он стоит выше холодного бездушного общества с его приличиями и законами, что он презирает общественное мнение, что страсть в его глазах оправдывает все. Клянется в любви, говорит пошлые фразы, желая придать своему лицу страстное выражение, делает какие-то странные, кислые улыбки. Даже не дает себе труда хорошенько притвориться влюбленным. Зачем трудиться, сойдет и так, только бы форма была соблюдена. Если посмеешься над таким человеком или окажешь ему презрение, которого он заслуживает, – он считает себя вправе мстить. Для него смешное страшнее самого грязного порока. Связью с женщиной он станет хвастаться сам – это делает ему честь; а письма его показать – беда, это его компрометирует. Он сам чувствует, что они смешны и глупы. За кого же они считают тех женщин, к которым пишут такие письма? Бессовестный народ! И вот он теперь, в порыве благородного негодования, делает подлость против меня и, вероятно, считает себя правым. Да не один он, все таковы… Ну, да тем лучше, по крайней мере я объяснюсь с мужем. Мне даже хочется этого объяснения. Он увидит, что если я виновата перед ним, то он еще более виноват передо мной. Он убил всю мою жизнь. Он своим эгоизмом засушил мое сердце, отнял у меня возможность семейного счастия; он заставил меня плакать о том, чего воротить нельзя, – об моей молодости. Я провела ее с ним пошло, бесчувственно, тогда как душа просила жизни, любви. В пустом, мелочном круге его знакомых, в который он ввел меня, во мне заглохли все лучшие душевные качества, оледенели все благородные порывы. И вдобавок, я испытываю угрызения совести за проступок, которого избежать было не в моей власти.
Юсов входит, заметно расстроенный.
Вот что раскусить надо! Вот что должен человек помнить! Мы родимся, ничего не имеем, так и в могилу. Для чего же трудимся? Вот философия! Что наш ум? Что он может постигнуть?
Входит Вышневский и молча проходит в кабинет. Юсов встает.
Вышневская. Как он изменился!
Юсов. За доктором бы послать. С ними давеча в присутствии дурно сделалось. Такой удар… человеку благородных чувств… как его перенесть!
Вышневская звонит. Входит мальчик.
Вышневская. Сходи за доктором, попроси поскорей приехать.
Вышневский выходит и садится в кресла.
Явление второе
Вышневская и Юсов. Юсов (кланяясь). Еще не приезжали-с? Вышневская. Нет еще. Садитесь. Юсов садится. Вы чем-то встревожены? Юсов. Нет слов-с… уста немеют. Вышневская. Да что такое? Юсов (качает головой). Человек все равно… корабль по морю… вдруг кораблекрушение, и несть спасающего!.. Вышневская. Я вас не понимаю. Юсов. Я насчет бренности… что прочно в жизни сей? С чем придем? С чем предстанем?.. Одни дела… можно сказать, как ноша за спиной… в обличение… и помышления даже… (махнув рукой) все записаны. Вышневская. Что, умер, что ли, кто-нибудь? Юсов. Нет-с, переворот в жизни. (Нюхает табак.) В богатстве и в знатности затмение бывает… чувств наших… забываем нищую братию… гордость, плотоугодие… За то и наказание бывает по делам нашим. Вышневская. Я это давно знаю; не понимаю только, к чему вы передо мной теряете даром свое красноречие. Юсов. Близко сердцу моему… Положим, хоть я тут не подлежу большой ответственности… но все-таки над такой особой! Что прочно… когда и сан не защищает. Вышневская. Над какой особой? Юсов. Опала на нас. Вышневская. Да говорите! Юсов. Открылись якобы упущения, недочеты сумм и разные злоупотребления. Вышневская. Что же? Юсов. Так нас под суд-с… То есть я-то, собственно, не подлежу большой ответственности, а Аристарх Владимирыч должны будут… Вышневская. Что должны? Юсов. Ответствовать всем своим имуществом и подвергнуться суду за противузаконные якобы поступки. Вышневская (подняв глаза). Начинается расплата! Юсов. Конечно, смертный… Станут придираться, так, пожалуй, найдут что-нибудь; я так полагаю, что, по нынешним строгостям, отставят… Должен буду бедствовать без куска хлеба. Вышневская. Вам, кажется, далеко до этого. Юсов. Да ведь дети-с. Молчание. Я все думал дорогой, с прискорбием думал: за что такое попущение на нас? За гордость… Гордость ослепляет человека, застилает глаза. Вышневская. Полноте, какая тут гордость! Просто за взятки. Юсов. Взятки? Взятки что-с, маловажная вещь… многие подвержены. Смирения нет, вот главное… Судьба все равно, что фортуна… как изображается на картине… колесо, и на нем люди… поднимается кверху и опять опускается вниз, возвышается и потом смиряется, превозносится собой и опять ничто… так все кругообразно. Устраивай свое благосостояние, трудись, приобретай имущество… возносись в мечтах… и вдруг наг!.. Надпись подписана под этой фортуной… (С чувством.)Чуден в свете человек!
Суетится целый век,
Счастия сыскать желает,
А того не вображает,
Что судьба им управляет.