но я был бы слишком неблагодарным, если бы во всеуслышание не воздал Вам должное и не выразил свою признательность. Как легко мне было следовать Вашим советам! Когда «Фоблас» во второй раз попал в Ваши цензорские руки^*2, он помимо всего прочего был обязан именно Вам тем, что уже стал лучше по форме. Казалось, Вы не только говорили, но и верили, что я мог бы успешно обратиться к жанру более серьезному, что я должен посвятить морали и философии способности, которые Вы называли талантом. Несколько раз я видел, как Вы смеялись над проказами моего шевалье, но чаще всего Вы безо всяких обиняков выражали свои сожаления о том, что он так безрассуден. Я имел честь заметить в ответ, что, подобно многим отпрыскам хороших фамилий, в зрелом возрасте он, возможно, исправит примерным поведением простительные ошибки молодости. Здесь же добавлю, что, желая повлиять на молодого человека и изменить его в лучшую сторону, правдивый историк нетерпеливо ждет подходящего момента, однако, если и этого признания недостаточно, чтобы заслужить снисхождение людей строгих, я в свое оправдание процитирую строки, которые увидели свет задолго до того, как я родился и провинился. В одной философской повести, написанной с дивной легкостью и неподражаемой естественностью, характерной для произведений этого всемирного гения, который почти всегда был выше своего сюжета, Вольтер сказал мне: «Милостивый государь, всё это вам приснилось. Мы не властны над нашими мыслями ни во сне, ни наяву. Быть может, Высшая Сила ниспослала вам эту вереницу видений, дабы через них внушить наставление к вашей же пользе»³.

Примите и проч.,

Луве де Кувре

P.S. Почему де Кувре? Откройте следующую страницу и узнаете⁴.

Моему двойнику¹

Не знаю, сударь, являетесь ли Вы счастливым обладателем лица, похожего на мое, и, как и я, ведете ли свой род от того самого небезызвестного Луве...² Не знаю точно, но мне уже непозволительно сомневаться, что мы с Вами приблизительно одного возраста, удостоены почти одинаковых званий и гордимся одним и тем же именем. Особенно поражает меня наше сходство в другом — более ценном для нас и более интересном для родины, — а именно в том, что мы оба можем заслужить бессмертие, ибо оба сочиняем просто прелестную прозу и, к нашему удовольствию, видим ее напечатанной уже при нашей жизни.

Хочется верить, что эта совершенная аналогия поначалу Вам, как и мне, казалась весьма лестной, однако теперь я убежден, что Вы тоже ощущаете ужасное неудобство, создаваемое нашим тождеством. По какому верному признаку можно распознать и отличить двух столь похожих соперников, одновременно начавших многообещающую карьеру? Когда мир разразится похвалой в наш адрес, когда наши шедевры, подписанные одним и тем же именем, начнут гулять по свету, кто разделит наши имена, слившиеся воедино в храме Памяти? Кто защитит мое доброе имя, которое Вы беспрестанно присваиваете, сами того не подозревая? Кто вернет Вам Вашу славу, которую я невольно краду у Вас день за днем? Какой проницательный и беспристрастный арбитр сумеет отдать каждому из нас его долю заслуженной известности? Что мне делать, чтобы Вам не приписали всё мое остроумие? И как Вы помешаете тому, чтобы меня не превозносили за Ваше красноречие? Ах, сударь, сударь!

Правда, неблагодарная фортуна все же сделала между нами одно очень выгодное для Вас различие: Вы адвокат «в», а я только «при»³. Вы произнесли в большом собрании большую речь, а я всего-навсего сочинил небольшой роман. К тому же все ораторы сходятся в том, что гораздо труднее выступать перед публикой, чем писать в тиши кабинета, а все образованные люди ужасаются огромной дистанции, которая отделяет адвокатов «в» от адвокатов «при». Но замечу, что в государстве есть еще тысячи невежд, которые не знают ни моего романа, ни Вашей речи и в полном своем неведении не дали себе труда узнать, какие прекрасные преимущества связаны с этим словечком «в», коим, на Вашем месте, я бы очень гордился. Итак, сударь, Вы сами прекрасно видите, что, несмотря на речь и роман, несмотря на «в» и «при», все эти люди, которые в будущем неизбежно услышат и о Вас, и обо мне, постоянно будут принимать нас за одного человека. Ах! Сударь, поверьте, надо поскорее избавить современников от этих вечных сомнений, которые создадут слишком много неудобств и для наших потомков.

Сначала я воображал, что Вы как лицо более заинтересованное в том, чтобы избежать в будущем всяких недоразумений, захотите поступить так же, как Ваши благородные собратья, которые для вящего успеха их адвокатской практики добавляют великолепное имя к скромному имени, доставшемуся им при рождении. Потом, поразмыслив, я понял, что из деликатности сам должен выставить себя на посмешище, тем самым избавив Вас от подобного шага. Именно этим определяется мое решение. Вы, если хотите, можете по-прежнему зваться просто господином Луве, а я хочу на веки вечные остаться

Луве де Кувре⁴ 

Поскольку второе издание датировалось 1790 годом, я добавил расположенное ниже примечание^*.

Предисловие к «Последним похождениям...» Эти шесть книг впервые опубликованы в июле 1789 года

Столько шума из-за одной невеликой книжки! Многие смеялись, читая ее, некоторые плакали; одни подражали ей, другие писали на нее пародии. Честные прагматики занялись подделками, благонамеренная публика — поношением. Таким образом, получив мощную и разностороннюю поддержку, я проникся верой в собственные силы, взял перо и закончил роман.

Теперь, беспристрастный читатель, Ваша очередь выслушать меня и вынести приговор. Простите меня за то, что порою я слишком весел. Я очень боялся написать нечто столь же снотворное, как те романы, над которыми я часто зевал; хотя подождите: через· несколько лет я сочиню более скучные произведения и, возможно, они придутся Вам по вкусу. Я говорю «возможно», потому что романисту следует быть верным историком своего времени. Разве может он описывать что-либо кроме того, что видит? О вы, во весь голос вопящие от возмущения, измените ваши нравы, тогда я изменю мои картины!¹

Вы обвиняли меня в безнравственности? Скоро я постараюсь убедить вас, что вы были неправы, но прежде подойдите поближе и