вопрошал он.

Позже я посмотрел эту книгу. Некоторые места в ней мне понравились. Например, вот это: "Страх божий всегда носи в своем сердце и любовь нелицемерную, и помни о смерти". Sic! Помни о смерти.

Но в остальном, конечно, это была очень вредная книга для нашего человека. Вот что в ней было написано о блюдах, которые следовало подавать к столу в мясоед с Пасхи: "Лебедей, потроха лебяжьи, журавлей, цапель, уток, тетеревов, рябчиков, почки заячьи на вертеле, кур соленых, баранину соленую да баранину печеную, куриный бульон, крутую кашу, солонину, язык, лосину, зайчатину соленую, заячьи пупки, кур жареных, жаворонков, бараний сандрик, свинину, ветчину, карасей, сморчки, кундумы, двойные щи".

Кроме того, в Пасхальный мясоед подавали еду рыбную: "Сельдь на пару, щуку на пару, лососину сушеную, белорыбицу сушеную, осетрину сушеную, спинки стерляжьи, белужину сушеную, спинки белужьи, спинки белорыбицы на пару, лещей на пару, уху с шафраном, уху из окуней, из плотиц, из лещей, из карасей".

Мне было непонятно, что такое "кундумы" и "сандрик". Но в доме нормального "древника" всегда есть словарь древнерусского языка, и я узнал, что сандриком называлась можжевеловая смола, а кундумами — вареники с говядиной в подливе.

Конечно, книга с подобным перечислением блюд была идеологической диверсией, о чем я и сказал жене.

— У Аксакова в "Детских годах Багрова внука" еще больше блюд, — пожала она плечами.

— Аксаков писатель, — сказал я, — а здесь идеология. Неужели не понятно?

— Понятно, — вздохнула она. — Выгонят, сам на работу пойдешь.

— Зачем? — удивился я.

— Кто-то ведь должен в семье работать.

— Не обязательно. На жизнь и гонораров хватает.

У меня выходили книги поочередно в Москве и Минске, и на жизнь действительно хватало даже без зарплаты жены.

— Без работы мне скучно, — заупрямилась Алена.

Вот это другое дело. Если человеку скучно — пусть работает. Лишь бы товарищ из Киева не попался. А у жены был классический товарищ, прямиком из "Истории КПСС", где боролись с врагами народа и прочей контрреволюционной сволочью.

Но мы недооценили директора "Савраски". Он тоже был товарищем "оттуда" и знал, к кому и куда идти за советом.

Через неделю после второй статьи в "Правде" он снова вызвал Алену к себе.

— Мы выписали вам премию в размере месячного оклада, — сказал он.

— За что? — поразилась жена.

— За издание высокохудожественной литературы. Идите и спокойно работайте.

— А киевлянин?

— С ним разберутся без вас.

— И даже не будет выговора?

— Не будет.

Алена купила в ГУМе бутылку "Ахашени", и вечером мы ее распили.

— Хорошо, что наш директор из ЦК, — сказала она, залпом осушив бокал. — Обычный директор меня бы не спас.

— Обычных директоров у нас не бывает, — возразил я, с тревогой наблюдая, как она наливает себе в бокал вино. — Может быть, съешь персик?

— Не хочу.

Она снова выпила бокал до дна.

"Сейчас упадет", — подумал я.

Но жена упала не сразу. Она обстоятельно рассказала мне о пользе древнерусской литературы, и особенно апокрифов, по которым когда-то писала диплом. Затем высказала все, что думает о стукачах из центральной печати. Почему-то вспомнила свою поездку на Валаам. И только после этого откинулась на спинку дивана и безмятежно уснула.

Я же подумал, что "Домострой" мне попался в руки не зря. Я понял, что должен обустроить свой дом. Поскольку полноценного дома в Москве у меня не было, им следовало обзавестись. И это была цель, ради которой можно было пожертвовать многим.

2

Но перед домом, требовавшим обустройства, у нас появилась машина.

Ровно в тот год, когда я получал права на вождение в Минске, тестю пришла открытка из автоцентра на Варшавке о выделении ему машины. Тесть был ветераном Великой Отечественной войны, и мы этой открытке не сильно удивились.

— Какая машина? — спросила жена.

— На выбор шестая или восьмая модель "жигулей", — сказал я. — Какую ты хочешь?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Надо Леню спросить.

Леня был ее старший брат, который уже два года ездил на "Ниве", и его совет имел большое значение.

— Берите любую, — тоже пожал плечами Леонид. — Мне "Нива" нравится.

У Леонида был дом в Тверской области, до которого можно было доехать только на "Ниве", и всем было понятно его пристрастие к вездеходам.

— Но у нас нет дома под Тверью, — сказал я.

— Купим, — посмотрела на меня жена.

— Выделяют "шестерку" либо "восьмерку", — напомнил я.

— Я бы взял "восьмерку", — сказал сын Леонида Петр, тоже участвовавший в семейном совете.

Петя был на десять лет младше меня, и для него не стоял вопрос, какая цифра весомее — шесть или восемь. К тому же в свои двадцать он уже успел жениться и развестись, в то время как я только-только привыкал к своей первой жене. Впрочем, что-то мне подсказывало, что эта жена надолго.

— Берем "шестерку", — сказал я.

За машиной поехали тесть, я и Алена. Автомагазин на Варшавке в то время был крупнейший в Москве. Издали он походил на огромный муравейник, живущий по законам, неведомым простым людям.

— Это сколько же мы здесь простоим в очередях? — почесал я затылок.

Очереди и впрямь были большие, но к обеду мы достигли заветного окошка.

— Обед, — захлопнула окошко продавец.

— Зато после обеда мы первые, — сказала жена.

За время обеда перед нами влезли два ветерана, более заслуженные, чем тесть, но по сравнению с утренней очередью они были семечками. Ровно в пятнадцать ноль-ноль мы просунули документы в окошко.

— Остались только белые и бежевые, — визгливым голосом сказала дама в окошке. — Какую берете?

— Белую. — Голос у меня отчего-то сел.

Жена открыла рот — и ничего не сказала. Тестя никто ни о чем не спрашивал, и он послушно делал то, что ему велели. В основном ему приходилось расписываться на квитанциях.

Еще через час из ворот к нам выкатилось белое чудо.

— Получайте, — сказал мастер, передавая мне ключи.

— И все? — недоверчиво спросил я.

— Теперь на учет в ГАИ.

"Еще одна очередь", — подумал я.

— Наш Феликс, пока ехал из магазина в ГАИ, попал в