осведомился Маэстро. Он смотрел в окно, но видел перед собой только Ле-Ман в 1910 году. Если бы не тот неповоротливый «Фиат», его «тип тринадцать» наверняка одержал бы победу. Благодаря верхнему распределительному валу он мог давать 3000 оборотов в минуту…

— Знаете, он волновал меня на протяжении многих лет. Как вы думаете, если бы не этот несчастный случай, смог бы «тип тринадцать» занять первое место? В конце концов, с вашим новым верхним распределительным валом он мог давать три тысячи оборотов в минуту…

— Dio mio! — задыхаясь, воскликнул Маэстро. — Вы читаете мои мысли — я подумал именно об этом, причем теми же самыми словами!

— Нет, сэр, никакого чтения мыслей, а всего лишь многолетние размышления. Я имел только одно хобби, одно всепоглощающее увлечение: автомобили Беллини и гений Беллини.

— Весьма разумное хобби для молодого человека; ведь большинство молодежи нового поколения — бесхребетные бездельники, считающие механическую повозку с автоматическим переключением передач настоящим автомобилем! Задержитесь немного, мы с вами выпьем по бокалу вина. Вы ведь уже знакомы с моей внучкой Вирджинией? Это свет очей старика, несмотря даже на то, что она очень строга со мной. — Девушка пронзила его возмущенным взглядом, а он от всей души рассмеялся. — Не хмурься так, мой цветочек, от этого на твоем прелестном личике могут появиться уродливые морщины. Лучше принеси нам бутылочку «Вальполичеллы» сорок седьмого года и какие-нибудь склянки. Мы устроим сегодня небольшой праздник.

Они потягивали вино и разговаривали, и разговор касался только автомобилей — автомобилей Беллини, которые, по их обоюдному убеждению, были единственными автомобилями, достойными обсуждения. День склонился к вечеру. Хароуэя вынудили остаться к обеду (его не пришлось долго уламывать), и разговор продолжался: червячные передачи и рулевое колесо — под спагетти, полуцентробежные гидравлические многодисковые муфты — к мясу, а с десертом пошли толкатели клапанов. Это было в высшей степени удовлетворительное меню.

— …И вот доказательство, — объявил Хароуэй, вписывая последнюю формулу в длинный ряд уравнений, растянувшийся на всю длину ослепительно белой льняной скатерти. — Когда вы разрабатывали для «типа двадцать два» ваш шестнадцатиклапанный двигатель с четырьмя клапанами на цилиндр, то добились большего давления продувки при меньших по размеру клапанах — расчеты это наглядно подтверждают! Вы, конечно, предварительно провели математическое моделирование?

— Нет. Доказательства я оставил для других. Я знал, что у меня получится; можете назвать это интуицией.

— Не интуицией, а гениальностью. Беллини кивнул своей большой седой головой, принимая его слова как должное.

— А чем, по вашему мнению, я занимался последние десять лет? — спросил он.

— Ничем. Вы заперлись в этом замке, дав автомобильному миру больше, чем любой другой человек на свете.

— Вы правы. Но я, хотя и удалился от дел, все же устроил здесь маленькую мастерскую для всяких развлечений, проверки идей… Так, стариковское хобби. Я построил автомобиль…

Хароуэй весь побелел. Он привстал на ноги, конвульсивным движением смахнул на пол один из изумительных хрустальных бокалов, но даже не заметил, как драгоценное стекло с жалобным звоном рассыпалось возле его ног.

— Автомобиль… Новый автомобиль… — задыхаясь, выдавил он.

— Я подумал, что он мог бы вас немного заинтриговать, — с озорной усмешкой сказал Маэстро. — Смею ли надеяться, что вы не откажетесь взглянуть на него?

— Нет, дедушка, нет! — вспыхнула Вирджиния. На протяжении всего обеда она сидела почти безмолвно, так как беседа, похоже, не причиняла Маэстро никакого вреда, и ее обычная настороженность смягчилась, но это было уже чересчур. — Ты опять разволнуешься, доктор запретил тебе подходить к автомобилю еще по меньшей мере две недели…

— Молчать! — вдруг взревел старик. — Это мой дом, и я — Беллини. Ни один жирный чурбан, ни один из этих сладкоголосых шарлатанов не смеет указывать, что я могу и чего не могу делать в собственном доме! — Но гнев тут же прошел, и он нежно погладил руку девушки. — Любовь моя, ты должна прощать старику его капризы. В гонке моей жизни осталось лишь несколько заключительных кругов, магнето сбоит, а давление масла почти на нуле. Позволь мне еще несколько мгновений радости, прежде чем я в последний раз заеду на яму. Ты не могла не заметить, насколько Хароуэй отличается от других молодых людей — у него чистое сердце, несмотря даже на то, что он трудится на этих детройтских адских железных мельницах. Я думаю, что он, возможно, последний из исчезающей породы. Он прибыл сюда, чтобы отдать — а не просить, — ни на что не рассчитывая. Он должен увидеть автомобиль.

— Как он называется? — почти беззвучно спросил Хароуэй.

— «Тип девяносто девять».

— Красивое название.

Хароуэй взялся за рукоятки инвалидного кресла, а Вирджиния пошла вперед, к лифту, который, негромко жужжа, доставил компанию вниз, в гараж и мастерскую, спрятанные в цоколе замка. Когда дверь открылась, Хароуэй был вынужден вцепиться в инвалидное кресло, иначе он не смог бы устоять на ногах.

Перед ним стоял автомобиль.

Это был миг чистой радости, наивысшая точка его жизни. Он даже не ощущал, как слезы ничем не омраченного счастья струились по его лицу, пока он, незаметно для себя, припадая на придавленную дверью ногу, поспешно хромал по идеально гладкому бетонному полу.

Это было застывшее движение. Серебристые контуры «типа девяносто девять» напоминали плененную молнию, они, тоскуя, мечтали о том, чтобы ринуться вперед и объять весь мир. Кузов был сама простота, с изгибами столь же чистыми и прекрасными, как абрис женской груди. И под этим сверкающим капотом, в глубине этого совершенного тела — Хароуэй точно знал — скрывались еще большие чудеса.

— Вы усовершенствовали тормоза? — нерешительно спросил он.

— Несколько, — признался Маэстро. — Я и прежде не уделял много внимания тормозам.

— С серьезными основаниями. Разве вы не говорили себе, что автомобиль Беллини предназначен для того, чтобы ездить, а не останавливаться?

— Да, я так говорил. Но мир меняется, и дороги теперь забиты куда сильнее. Я… просто сконструировал совершенно новую систему торможения. Устойчивая к ошибкам, непроскальзывающая, незаклинивающаяся, нерезкая — именно такая, какой, по вашим представлениям, и должна быть тормозная система Беллини.

— И эта система?..

— Магнитострикционная.

— Ну конечно же! Но никто и никогда прежде до этого не додумался.

— Естественно. К этому относились как к лабораторному