Что гончар не лыком шит,

Как на чаше чудо-птица

Ясны перья распушит!

Огонек в глазах занялся,

Будто он в родном дому,

Сноровисто глина в пальцах

Так и ластится к нему.

Через донце светит солнце,

Как в оконце в ясный день,

Колоколят колокольцы,

Только пальчиком задень.

Все готово. С жару, с пылу

Чашу ставят на поднос.

Что веселия-то было!

Аж до визгу, аж до слез.

И царица умилиться

Соизволила сама:

— Ах-ах-ах! Сия жар-птица

Парижан сведет с ума!

Высочайше повелела

Милость мастеру принесть:

Пять целковых дать за дело

И полста кнутов — за спесь.

И гостям своим учтивым

Оказать желает честь:

Ввечеру российским дивом

В изумление привесть.

Но… Смущение на лицах…

Гнев… смятение… гроза…

Чаша здесь… А где же птица

Чародейная краса?!.

Утром был снегирь — и нету.

Тут замешан дьявол сам!

Гончара скорей к ответу

За такой державный срам!

Свежевать его, как зверя,

Коли совесть нечиста!..

В баньке высадили двери,

Ну а банька-то — пуста.

От лабазов до подвалов

Все обрыскали дворы,

Натравили волкодавов

На окрестные боры.

А гончар под вьюгой дикой,

Всем ловцам наперекор,

Как под шапкой-невидимкой,

Угодил в дремучий бор.

В лед обут на босу ногу,

Снегом наглухо одет,

Олексашка без дороги

К белой смерти тянет след.

То падет у темных елей,

Не осиля бурелом,

То пурге осатанелой

На коленях бьет челом:

— Хоть бы намертво укрыла,

Не мытарила зазря!..

Ширк! Лицо задели крылья.

Глянул — крылья снегиря.

Эх! Поблазнилась пичуга

Перед смертушкой, поди…

А снегирь — посвищет в ухо,

Поскребется на груди.

И признал родную пташку

Гончарок:

— Да ты же свой!

Сам лепил тебя на чашку,

Сам поверил, что живой!

Сам хотел с тобой на волю,

Просто до смерти хотел!

От того хотенья, что ли,

Ожил ты и прилетел?

Прилетел, в меня поверя,

Из царицыных хором,

Отыскал меня! Теперя

Живы будем, не помрем!